Ристалище (послесловие)
В истории стран и народов звучит один голос – голос мирового пространства и времени. В этом голосе – звёзды поднебесья и океаны земли, Его Преосвященство Смысл, представляемый нами безмерно холодно и отвлечённо, чтобы услышать Его и проникнуться Им. В этом голосе – интимное отношение к Её Высочеству Жизни, трепет в лоне Её дыхания.
Человек, всесильный в бездушном и бессильный в живом, глядит слепым оком. Нужно сменить точку зрения и оживить взгляд. Омертвение наступает, как только в поле зрения попадает вещь. В попытке увидеть суть, понять Смысл проходит Жизнь. Выйти из естественной предопределённости, в которой рождение заключает смерть, исключить всякую вещь и суждение о вещи обозначает постигнуть Смысл, иными словами, умозрить. Умозрение – не вещь и не процесс, имеющий место и время, но интуиция – видение и понимание, данное сердцу от Бога. Искусство. Как часто оно сокрыто от нашего мутного взора сонмом житейских штучек и передряг! Как часто мы боимся признаться в своём бессилии: чердак захламлён скопищем вышедших из употребления предметов, от которых избавиться невозможно. Однако память всё ещё принадлежит нам и свет нисходит даже в подвалы.
Мы видим, слышим и чувствуем. Мы можем помнить, что видим, слышим и чувствуем. Ничто не исчезает и не возникает из ничего – всё только медленно переливается из одной чаши в другую. Чаши огромны, как океан, который шумит внутри и снаружи. Мысль не волнует, скорее успокаивает. Что обещает нам душа, исполненная чувством? Повторение одних и тех же вопросов, возвращение к одним и тем же ответам, и опять страстное желание повторить всё сначала, чтобы воскресить в памяти Жизнь. Наверное, в череде дней, сумятице разговоров, непредсказуемости событий есть своя мера. Безбрежность обязательно должна знать меру – в океанских ли течениях, в воздушных ли порывах, из чего происходят шторма и ураганы; девятый вал – и после тишина...
Его Величество Случай даёт нам Жизнь, Его Преосвященство Смысл освещает Её. Её Высочество обожает пиры и балы, ристалища и турниры. И наше земное существование – одно грандиозное приключение, авто-пробег, на котором в веках прославленны любовь и красота. Ничего не остаётся от преходящего: Смысл медленно переливается из одной вещи в другую, из одной Жизни в следующую. Это не просто вечное движение с его умиранием и воскрешением. Это бытие как оно есть. Время лишь фиксирует точку отсчёта, которой не было никогда, пространство продляет момент первого озарения, которого не было никогда. Слышен лишь голос, то ли ангельский хор, то ли пение сфер небесных, где совершают искромётный путь маяки и светила.
Всё осмыслено – и камень, и цветок, и тридевятые земли. Во всём душа и поэзия: мировая скорбь пронизывает каждую частицу мира, как притяжение вселенную. Мир может быть понят, как вещее слово – душа вещей и тело мысли. В молитве музыка его, и слово истекает из пыльных томов и проступает в мире земном, как мирра из-под коры аравийских деревьев. Доверие слуху, доверие зрению, но чуткое, – рядом война. Гибель вещей не лишает Жизнь Смысла. Гибель людей, бытие и небытие – ристалище Смысла и бессмысленности. Тьма поглощает вещи, воздух теряет качество – нечем дышать. Всего лишь шаг – чердак и небо, миг освещённости и абсолютная тьма. Глаза открыты, руки вытянуты вперёд, надо идти. Не справиться с волнением.
* * *
Мелодия во мне звучит.
Наверно, Бог её хранит
От безысходности невзгод
Который год, который год.
Когда кругом темным-темно,
Когда зашторено окно
И веришь в то, что всё пройдёт,
Она одна во мне живёт.
И если смертный миг судья
Всего земного бытия,
То в этой музыке весь я –
И страсть моя, и боль моя.
И в тихий вечер при луне
Она расскажет обо мне,
Что видел я, кого любил,
Чем грешен был, что заслужил.
Разговоры о политике и экономике вряд ли приведут к душевному равновесию и всеобщему благосостоянию, надежды и упования общества – предмет, достойный более астрологии, чем науки. И если требуется поддержать не тело, больное и слабое, но сам дух, чтобы не угас в теле, поэзия – единственное спасение. Смысл – совсем не то, во что можно ткнуть пальцем. Не может быть оправдано то, что нельзя оправдать. Части не атрибутивны. Причудлива дорога на небеса, редки участки прямого пути: развилки и тупики, терренкуры и змеиные тропки ведут по окрестным холмам. И если не найти их, то и не перевалить за пригорок.
Во тьму кромешную, и рядом
Со мной окажется весь ужас ада.
Земля набьётся в онемелый рот,
Лишь поутру спасение придёт,
И на траве, оранжевой от смерти,
Где в диких плясках веселились черти,
Запечатлится облик золотой,
Таинственный, и чистый, и святой, –
Не проронив ни вздоха и ни слова,
Моя душа поселится в другого.
В тюрьме заточён дух, но освобождение ещё не свобода. Освобождение – радость общения с бытием. Эта радость не Жизнь ли сама? Бытие – одна мировая скорбь, артистическая мысль. Радость в сопричастности действию, гибель в отлучении от него – последняя песня поэта не всё его слово: паладин выбит из седла и растоптан громадой времени и обстоятельств, но целы его оружие и доспехи. Они будут покорно приняты из окостенелых рук, как латы и меч, и подняты, как щит героя: цивилизации стыдно пробуждаются, чтобы Её Высочество Жизнь оскорблёно не отвернулась от заброшенных ими садов.
Поэзия примиряет всё, что присутствует вокруг и благодатно-туго ведёт к блаженным рощам. Двоемыслие разрушает города и разделяет народы, только мысль взращивает семя и возрождает из пепла. Уничтожение древних народов, в которые цивилизация погружена корнями своих языков и обязана первоначальным знанием и прогрессом, подобно убиению праотцов, и потому Жизнь не сносна там, где забыли Его Преосвященство Смысл.
Паладины при дворе Его Величества Случая не позволяют беспамятности разрастись до беспамятства, поэты воскрешают души живым словом, что только немыми буквами напоминает о начертании изношенных повседневных фраз. Мир бесплотный музыкальной мыслью звучит в душах людей, которые слышат речь Её Высочества и стремятся помнить общение с Ней более, чем самих себя. Души глухонемые не слышат и не говорят. Но и они способны звучать. Кто не писал стихов в юности или детстве? Кто не смотрел на небо, всё более погружаясь в его безбрежность? Не ослаб его свет, не пришла ещё старость.
В этом городе улиц беднейших
Сквозняками полощутся шторы
И чудны головные уборы
Дам почтенных и мудрых старейшин.
Но не сказано главное слово
И решающий час не назначен,
Только отзвуком голос подхвачен
В бесконечном пути живого.