Глава 7.

Н. С. Гумилёв. "С душой, измученной нездешним"

Романтические истории – ведомости невозможного. Влюблённость приходящая и проходящая. Вечерние гулянья по Академическому городку под звуки блок-флейты. Это был Глюк, «Орфей и Эвридика», и ещё несколько мелодий из Шуберта, Баха и, наверно, Чайковского. Ничего общего с профанацией: очарование неумелой игры пусть недолговечно, но всё же достаточно. Кто-то пел голосом удивительным. Романс о романсе.

            В то время я слышал музыку. Везде и всюду. Лекционные аудитории баловали одиночеством, как старым фортепиано после занятий, когда ни одного студента уже не было рядом. Молоточки, что стучали по струнам, извлекали необычные звуки, и, казалось, некая тайна этой гармонии откроется сейчас же, лишь только аккорд получит своё разрешение. Я учился прикасаться к тайне – осторожность совсем не мешала, хотя и была тщетной: загадка, памятная с детства, когда я впервые заглянул в ноты, не могла быть разгаданной. Я слышал музыку. На лестницах и в переходах, подземных и надводных, в стремлении сосновых дорожек, убегающих вдоль реки, у книг в библиотеке и при взгляде на ряд чёрно-белых клавиш фортепиано.

            Поначалу одной рукой – неуверенно и горячо – я подбирал свою тему. Затем уходил дальше своих инструментальных навыков и играл в две руки. И всё же это была только игра в музыку, которую я слышал в себе. Я начинал снова – возвращался, открывал дверь своим, только мне одному известным, способом. Закрыть её изнутри не представляло труда. Звук разносился гулко и сильно: пустые своды резонировали каждый шорох. Я воображал, будто кто-то сидит рядом со мной, и вскоре у меня действительно появились слушатели. Аранжировка никогда не была проблемой. На бутафорских гитарах и видавшей виды ударной установке под аккомпанемент расстроенной «Лирики» мы импровизировали с новыми сочинениями.

            Иногда мы собирались в комнатке Стаса. Бобинный магнитофон воспроизводил фантастическое велеречие кумира – аккорды, взятые им в Монте-Карло или Париже, находили своё разрешение в нас. Мальчик, который создал свой мир где-то за тысячи километров от нас, был запечатлён на обложке винилового диска. Мы ощущали его притяжение. Хотелось жить по его законам и говорить его языком. Ступени не были слишком крутыми, и я сбегал по ним через одну. Тайные сны пожеланием лучших песнопений провожали меня от порога. Было свежо и сыро. Луна смотрела жёлтым пятном. Я знал, что непременно возвращусь сюда, в своё нездешнее, где лужи расстилали полночное небо, а свет в окошках напоминал о доме, некогда покинутом мной.

            Пружина закручивалась медленно, и требовалось приложить немало усилий, чтобы часы тикали. Метроном отбивал такт. Ритм, приласкав время,  овладевал пространством. Щётки звенели на тарелках. Музыка была чувством. Человек окрестил её любовью. Любовь неразумна. Она такая же иррациональная, как экспонента и квадратура круга. Любовь необъяснима: числа даны, чтобы, всё глубже проникая в их тайну, человек убедился, сколь мертвенно-бледен разум без чувства. Нет скончания их разрядам, нет скончания мысли. Душа исполнена чувством, романтические истории осуществляются, и нет более великого чуда на свете.