*** «Покорность грустной участи своей»
Вздрогните, немые уста! Ответьте поцелуем на поцелуй! Божественный глагол коснулся чуткого слуха поэта! Трепещи, суетный свет, – звенит святая лира! Теперь и пустынные волны, и широкошумные дубровы, и весь сонм жизней, из которых соткан этот звон, «шумом рек и водопадов, шумом, диким и созвучным, как в горах раскаты грома», из сотен стихов льётся в сказках и легендах!
Если спросите – откуда
Эти сказки и легенды
С их лесным благоуханьем,
Влажной свежестью долины,
Голубым дымком вигвамов,
Шумом рек и водопадов,
Шумом, диким и созвучным,
Как в горах раскаты грома? –
Я скажу вам, я отвечу:
«От лесов, равнин пустынных,
От озёр Страны Полночной,
Из страны Оджибуэев,
Из страны Дакотов диких,
С гор и тундр, с болотных топей,
Где среди осоки бродит
Цапля сизая, Шух-шух-га.
Повторяю эти сказки,
Эти старые преданья
По напевам сладкозвучным
Музыканта Навадаги».
Если спросите, что это за строчки, какой такой Фенимор Купер запел в русских стихах, то в ответ услышите имя классика американской литературы Генри Уодсуорта Лонгфелло. Если поинтересуетесь, какой такой космополит, Гомер в Отечестве своём, вдруг столь вызывающе заговорил на русском языке, какой такой русич Баян заиграл на гуслях, проникшись прелестями североамериканских штатов, то, к удивлению своему, обнаружите имя русского классика Ивана Алексеевича Бунина.
«Если спросите, где слышал,
Где нашёл их Навадага, –
Я скажу вам, я отвечу:
«В гнёздах певчих птиц, по рощам,
На прудах, в норах бобровых,
На лугах, в следах бизонов,
На скалах, в орлиных гнёздах.
Эти песни раздавались
На болотах и на топях,
В тундрах севера печальных:
Читовэйк, зуёк, там пел их,
Манг, нырок, гусь дикий, Вава,
Цапля сизая, Шух-шух-га,
И глухарка, Мушкодаза».
Цивилизации разобщены эпохами и материками, как проклятием пространства и времени. Власти и пророки вершат их судьбы. Языки естественными преградами общения разделяют народы и государства, столь отличные по строю мышления, называемому менталитетом. «И хоть бы в словах-то людских не так уж всё было избито!» Язык ведёт нас по колее, проложенной нашими предками, и мы думаем, соблюдая стиль и жест, укоренённые в архетипах сознания. Наша речь – игра; мы более умалчиваем, чем выговариваем, и умудряемся быть разобщёнными даже в своём языке.
Поэт – спасительный мост над пропастью непонимания, единственная возможность вести речь над горизонтом и далеко за ним. Один поэт слышит другого за тысячи километров и миллионы часов поверх эмпирии народов, государств и языков. Хосе Ортега-и-Гассет, испанский космополит, в споре с коллегами по Коллеж де Франс приводит, на первый взгляд, необычную формулировку – уравнение языка:
«Вот она: мы никогда не поймём такого поразительного явления, как язык, если сначала не согласимся с тем, что речь в основном состоит из умолчаний. Существо, не способное отречься в разговоре от очень многого, не смогло бы говорить. И каждый язык – это особое уравнение между тем, что сообщается, и тем, что умалчивается. Каждый народ умалчивает одно чтобы суметь сказать другое. Ибо всё сказать невозможно. Вот почему переводить так сложно: речь идёт о том, чтобы на определённом языке суметь сказать то, что этот язык склонен умалчивать. Но вместе с тем мы начинаем понимать, что переводу прекрасно удаётся раскрывать секреты других эпох и народов, которые они хранят в своей враждебной разобщённости, короче, он смело объединяет человечество. Ибо, по словам Гёте, «только в общности всех людей осуществляется полнота жизни человечества» (Х. Ортега-и-Гассет. «Нищета и блеск перевода»).
Если б дальше вы спросили:
«Кто же этот Навадага?
Расскажи про Навадагу!» –
Я тотчас бы вам ответил
На вопрос такою речью:
«Средь долины Тавазэнта,
В тишине лугов зелёных,
У излучистых потоков,
Жил когда-то Навадага.
Вкруг индейского селенья
Расстилались нивы, долы,
А вдали стояли сосны,
Бор стоял, зелёный – летом,
Белый в зимние морозы,
Полный вздохов, полный песен.
Те весёлые потоки
Были видны на долине
По разливам их – весною,
По ольхам сребристым – летом,
По туману – в день осенний,
По руслу – зимой холодной.
Возле них жил Навадага
Средь долины Тавазэнта,
В тишине лугов зелёных.
Там он пел о Гайавате,
Пел мне песнь о Гайавате, –
О его рожденье дивном,
О его великой жизни:
Как постился и молился,
Как трудился Гайавата,
Чтоб народ его был счастлив,
Чтоб он шел к добру и правде».
Генри Лонгфелло родился в 1807 году, умер в конце века в 1882-м. Если вспомнить другого американского романтика Эдгара Аллана По, его жизнь укладывается внутри этих дат: 1809 – 1849 гг. Тем не менее, никто из литературных современников Лонгфелло не знал такой прижизненной славы, как он сам. В этом отношении соперничать с заморским поэтом мог разве что Виктор Гюго. Между тем Гюго писал, что называется, на злобу дня. Его стихи рисковали завоевать славу детей своего времени: привередливые эпохи и чужеземные материки, казалось, останутся к ним глухи. Исключительно редко галльский гений позволял себе быть отстранёно лиричным:
* * *
Так чувствуешь в душах и грязь, и красу,
Как видишь в прудах, что уснули в лесу,
И синее небо с разводами туч,
На шелковой ряби играющий луч,
И тину во мраке угрюмого дна,
Где чёрным чудовищам воля дана.*
(В. Гюго)
«Иное дело «Песнь о Гайавате» или «Перелётные птицы». – Таким видится «век девятнадцатый, железный» в конце века двадцатого. – Тут нет ничего случайного и преходящего. Тут царствует нетленная красота, высокая гармония осуществлённой художественной истины. Поэзию Гюго сравнивали с зарифмованным фельетоном-однодневкой. Стихотворения Лонгфелло воспринимались трепетно, словно они были высечены резцом по мрамору. Предполагалось, что любой его строке гарантировано бессмертие.
Так думали в ту пору американцы, так смотрели на Лонгфелло и в Европе. Мало кем в середине прошлого века американская литература принималась всерьёз, но Лонгфелло был исключением. Одних русских переложений знаменитого «Псалма жизни» к 1900 году, когда появился классический перевод Бунина, насчитывалось более десяти. В Германии, во Франции картина была точно такой же. И даже в Китае изящные веера украшали строками из Лонгфелло» (А. Зверев. «…Эти сказки и легенды с их лесным благоуханьем»).
Вы, кто любите природу –
Сумрак леса, шёпот листьев,
В блеске солнечном долины,
Бурный ливень и метели,
И стремительные реки
В неприступных дебрях бора,
И в горах раскаты грома,
Что, как хлопанье орлиных
Тяжких крыльев, раздаются, –
Вам принёс я эти саги,
Эту песнь о Гайавате!
Вы, кто любите легенды
И народные баллады,
Этот голос дней минувших,
Голос прошлого, манящий
К молчаливому раздумью,
Говорящий так по-детски,
Что едва уловит ухо,
Песня это или сказка, –
Вам из диких стран принёс я
Эту песнь о Гайавате!
Вы, в чьём юном, чистом сердце
Сохранилась вера в бога,
В искру божью в человеке;
Вы, кто помните, что вечно
Человеческое сердце
Знало горести, сомненья
И порывы к светлой правде,
Что в глубоком мраке жизни
Нас ведёт и укрепляет
Провидение незримо, –
Вам бесхитростно пою я
Эту песнь о Гайвате!
Вы, которые, блуждая
По околицам зелёным,
Где, склонившись на ограду,
Поседевшую от моха,
Барбарис висит, краснея,
Забываетесь порою
На запущенном погосте
И читаете в раздумье
На могильном камне надпись,
Неумелую, простую,
Но исполненную скорби,
И любви, и чистой веры, –
Прочитайте эти руны,
Эту Песнь о Гайавате!
Иван Алексеевич начал переводить поэму, когда ему было 26 лет. Затем многие годы он совершенствовал стих, «чтобы, доведя возможности языка до предела понимания, перевод высвечивал манеру говорить, свойственную переводимому автору» (Х. Ортега-и-Гассет). Простота строки Лонгфелло, как и всё то, чему открыто будущее, наиболее сложна для перевода. Отсутствие рифмы предъявляет самые высокие требования к поэтическому языку. Мастерство переводчика предполагает мужество отказаться от себя самого и строчка за строчкой воссоздавать услышанное, будто бы в другой жизни, в своей культурной и языковой среде. Печатью иного существования отмечен бунинский перевод: аккорды прекрасного и вечного бесконечно варьируются и звучат, как если бы они от века звучали на божьем свете. В 1903-м году его труд получил Пушкинскую премию Академии наук.
На четвёртый день до ночи
Он лежал в изнеможенье
На листве в своём вигваме.
В полусне над ним роились
Грёзы, смутные виденья;
Вдалеке вода сверкала
Зыбким золотом, и плавно
Всё кружилось и горело
В пышном зареве заката.
И увидел он: подходит
В полусумраке пурпурном,
В пышном зареве заката,
Стройный юноша к вигваму.
Голова его в блестящих,
Развевающихся перьях,
Кудри – мягки, золотисты,
А наряд – зелёно-жёлтый.
У дверей остановившись,
Долго с жалостью, с участьем
Он смотрел на Гайавату,
На лицо его худое,
И, как вздохи Шавондази
В чаще леса, – прозвучала
Речь его: «О Гайавата!
Голос твой услышан в небе,
Потому что ты молился
Не о ловкости в охоте,
Не о славе и победах,
Но о счастии, о благе
Всех племён и всех народов.
Для тебя Владыкой Жизни
Послан друг людей – Мондамин;
Послан он тебе поведать,
Что в борьбе, в труде, в терпенье
Ты получишь всё, что просишь.
Встань с ветвей, с зелёных листьев,
Встань с Мондамином бороться!»
Миф? Конечно же, миф, ведь мир поэта – тот самый мир, который не требует социальных преобразований. Нет, он не оторван от действительности. Что есть действительность, кроме того, что мыслим о ней, кроме того, что остаётся в песнях? Сказка? Миф, как и вся человеческая история и культура, сколь наукообразно её не излагай? Проверить историю экспериментом, как это привыкли делать с природой естествоиспытатели, нет возможности, человек не в силах. И надо ли ему это? Последствия неверия в исторический и культурный опыт обходятся нам слишком дорого, особенно в последнее время. Мифом только и жив человек: именно с ним душа исполняется чувством. Кто в детстве не верил сказкам, кто в юности не верил в любовь, кто в старости не верил в жизнь вечную, да был ли жив он? При написании поэмы Лонгфелло использовал записи известного этнографа Скулкрафта, который много лет провёл среди оджибуэев. Поэт не стремился к житейской достоверности – для мифа она безразлична:
«…и поэтическое, и мифическое бытие есть бытие непосредственное, невыводное. – За «Диалектику мифа» мифотворцы новейшего времени отправили Алексея Фёдоровича Лосева на строительство Беломорско-Балтийского канала. – Образ и в поэзии и в мифологии не нуждается ни в какой логической системе, ни в какой науке, философии или вообще теории. Он – наглядно и непосредственно видим. Выражение дано тут в живых ликах и лицах; и надо только смотреть и видеть, чтобы понимать» (А. Ф. Лосев. «Диалектика мифа»).
Откройте глаза! К знакомым мелодиям ухо готовьте! Поэт поведает о любви, несчастной и великодушной, о дружбе, верной и бессмертной, о чувствах вечных, что дымящейся кровью из горла потчуют нас. Чтоб не были забыты они – ведь забывать это так естественно! – художник находит краски, музыкант звуки, поэт слова. И надо только смотреть и видеть, чтобы помнить и понимать мысль, речь и знак: «Поэзия, как и вообще искусство, обладает характером отрешённости в том смысле, что она возбуждает эмоции не к вещам как таковым, а к их определённому смыслу и оформлению» (А. Ф. Лосев). Лёгкий сумрак и лучистое мерцание глаз любимой затмевает звёзды на небосклоне, и души совершают восхождение к ним:
«А потом ты проводила меня до калитки, и я сказал:
– Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за всё, что ты дала мне на земле».
(И. А. Бунин. «Поздний час»)
«Посмотри, как быстро в жизни
Всё забвенье поглощает!
Блекнут славные преданья,
Блекнут подвиги героев;
Гибнут знанья и искусство
Мудрых Мидов и Вэбинов,
Гибнут дивные виденья,
Грёзы вещих Джосакидов!
Память о великих людях
Умирает вместе с ними;
Мудрость наших дней исчезнет,
Не достигнет до потомства,
К поколеньям, что сокрыты
В тьме таинственной, великой
Дней безгласных, дней грядущих.
На гробницах наших предков
Нет ни знаков, ни рисунков.
Кто в могилах – мы не знаем,
Знаем только – наши предки;
Но какой род иль племя,
Но какой их древний тотем –
Бобр, Орел, Медведь – не знаем;
Знаем только: «это предки».
При свиданье с глазу на глаз
Мы ведём свои беседы;
Но, расставшись, мы вверяем
Наши тайны тем, которых
Посылаем мы друг к другу;
А посланники нередко
Искажают наши вести
Иль другим их открывают».
Так сказал себе однажды
Гайавата, размышляя
О родном своём народе
И бродя в лесу пустынном.
Из мешка он вынул краски,
Всех цветов он вынул краски
И на гладкой на бересте
Много сделал тайных знаков,
Дивных и фигур и знаков;
Все они изображали
Наши мысли, наши речи.
В предисловии к переводу «Песни о Гайавате» Иван Алексеевич сказал о «редкой красоте художественных образов и картин в связи с высоким поэтическим и гуманным настроением» поэмы: «Лонгфелло всю жизнь посвятил служению возвышенному и прекрасному». Лонгфелло, бостонский затворник, переводил «Божественную Комедию» Алигьери и писал лирические песни в разгар гражданской войны. Будни профессора Гарвардского университета были исполнены никому не слышной музыкой, что удивительными аккордами мифотворчества ложилась на его душу. Генри Уодсуорт Лонгфелло созидал историю и себя в ней; прекрасному и вечному не за страх, а за совесть служил Иван Алексеевич.
«Должна ли наша страна стать страной песни? – вопрошал восемнадцатилетний Лонгфелло. – Будет ли она когда-нибудь вызывать романтические ассоциации? Станет ли поэзия… и на нашей земле дышать тем очарованием, которым дышит на островах Греции?».
Как благородно! Как мифично! И этому посвятил свою музу русский поэт и небожитель Иван Алексеевич Бунин. «Люди вечно одержимы тоской, безумием, маниями, страдая от всех тех недугов, которые Гиппократ назвал божественными. – Хосе Ортега-и-Гассет полагал утопичным всё, что ни делает человек. – Ибо человеческие дела неосуществимы. Удел – привилегия и честь – человека тщетно стремиться к задуманному, олицетворяя собой чистый порыв и живую утопию. Он неизменно идёт к поражению, ещё до битвы получая пулю в висок» (Х. Ортега-и-Гассет. «Нищета и блеск перевода»).
Но я люблю, кочующие птицы,
Родные степи. Бедные селенья –
Моя отчизна; я вернулся к ней,
Усталый от скитаний одиноких,
И понял красоту в её печали
И счастие – в печальной красоте.
Бывают дни: повеет тёплым ветром,
Проглянет солнце, ярко озаряя
И лес, и степь, и старую усадьбу,
Пригреет листья влажные в лесу,
Глядишь – и всё опять повеселело.
Как хорошо, кочующие птицы,
Тогда у нас! Как весело и грустно
В пустом лесу меж чёрными ветвями,
Меж золотыми листьями берёз
Синеет наше ласковое небо!
(И. А. Бунин. «В степи»)
Ивану Алексеевичу суждено было, подобно перелётным птицам, покинуть родные места, но разве те усилия, что были потрачены им на то, чтобы и Россия стала «страной песни», ушли никуда? Только это и осталось… В 18 лет он уже всё сказал о своей жизни, о своём 75-летнем юбилее, который в отличие от юбилея Лонгфелло, не сделался национальным торжеством. Но что ж… «Покорность грустной участи своей» Итак, 1889 год, Ивану Бунину 18 лет, он сын обедневшего помещика, слово «поэт» ещё иронически берётся в кавычки:
Мне вспоминается былое счастье,
Былые дни… Но мне не жаль былого:
Я не грущу, как прежде, о былом, –
Оно живёт в моём безмолвном сердце,
А мир везде исполнен красоты.
Мне в нём теперь всё дорого и близко:
И блеск весны за синими морями,
И северные скудные поля,
И даже то, что уж совсем не может
Вас утешать, кочующие птицы, –
Покорность грустной участи своей!
БИБЛИОГРАФИЯ
2. Блок А. Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения. Т. 3. Стихотворения и поэмы. Т. 5. Проза. М. Л. Государственное изд-во художественной литературы. 1960-62.
3. Бунин И. Стихотворения. М. «Молодая гвардия». 1990.
4. Бунин И. А. Стихотворения и переводы. М. «Современник». 1986.
5. Бунин И. А. Тёмные аллеи. Кемеровское книжное изд-во. 1984.
6. Вольтер. Б-ка всемирной литературы. М. Изд-во «Художественная литература». 1971.
7. Гачев Г. Русская Дума. М. «Новости». 1991.
8. Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. М. «Современник». 1990.
9. Гумилёв Н. С. Стихотворения и поэмы. М. «Современник». 1990.
10. Жид А. Избранные произведения. М. «Панорама». 1993.
11. Зверев А. «…Эти сказки и легенды с их лесным благоуханьем» // Лонгфелло Г. У. Песнь о Гайавате. М. «Художественная литература». 1987.
12. Кант И. Сочинения в 6 томах. Т. 2. М. «Мысль». 1964.
13. Кошечкин С. Счастьем простым дорожить… // Бунин И. Стихотворения. М. «Молодая гвардия». 1990.
14. Лонгфелло Г. У. Песнь о Гайавате. Поэмы. Стихотворения. М. «Художественная литература». 1987.
15. Лосев А. Ф. Миф. Число. Сущность. М. Изд-во «Мысль». 1994.
16. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М. Изд. группа «Прогресс». 1992.
17. Мамардашвили М. Кантианские вариации. М. Аграф. 1997.
18. Михайлов О. Бунин-поэт // Бунин И.А. Стихотворения и переводы. М. «Современник». 1986.
19. Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М. «Вся Москва». 1990.
20. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Кн. 1. Изд-во «Сирин». 1991.
21. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М. «Наука». 1991.
22. По Э. А. Собрание соч. в 2 томах. Т. 2. Воронеж. «Полиграф». 1995.
23. Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. 1-2. Репринтное издание. 1992.
24. Пушкин А. С. Сочинения в 3 томах. Т. 2. М. «Художественная литература». 1986.
25. Серебряный век. Серия «Школа классики». М. «Аст Олимп». 1997.
26. Твен М. Собрание сочинений в 8 томах. Т. 4. М. «Правда». 1980.
27. Токарев Л. Послесловие // Жид А. Избранные произведения. М. «Панорама». 1993.
28. Ходасевич В. О поэзии Бунина // Серебряный век. Поэзия. Серия «Школа классики». М. «Аст Олимп». 1997.
29. Шопенгауэр А. Избранные произведения. М. «Просвещение». 1993.
30. Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон. Биографии. Т. 2. М. 1992.