Глава 1.

Н. С. Гумилёв. "Я – угрюмый и упрямый зодчий"

Поздним осенним вечером 1909 года царскосельские поэты собирались в доме своего учителя Иннокентия Фёдоровича Анненского. «Падал и таял снег, всё было чёрное и белое, – Георгий Викторович Адамович поспешал из столицы. – Как всегда, в первую минуту удивила тишина и показался особенно чистым сырой, сладковатый воздух. Извозчик не торопился. Город уже наполовину спал и таинственнее, чем днём была близость дворца: недоброе, неблагополучное что-то происходило в нём – или ещё только готовилось, – и город не обманывался, оберегая пока было можно свои предчувствия от остальной беспечной России. Царскоселы все были чуть-чуть посвящённые и как будто связаны круговой порукой».

            Иннокентий Фёдорович, в прошлом директор Царскосельской гимназии, читал новые стихи.  Трилистник траурный, с посылкой «вдали игравшим солдатам»… Молчание, наступившее после чтения, было прервано одним из гостей: «Иннокентий Фёдорович, к кому обращены ваши стихи?» Вопрос Николая Степановича Гумилёва, а это именно он задал его, подразумевал ответ. Кому поэт посвящает свои стихи? Людям, Богу, себе самому? Письмо или исповедь прячется в стол? Учитель исповедовался, наверное, предчувствуя, что осень эта, тишина и сырой, сладковатый воздух Царского Села теперь уже не долго будут радовать его. Анна Андреевна перелистывала старинный альбом. Вопрошавший обращался, конечно же, к людям… Несколько лет спустя восторженная почитательница его таланта выпалит на едином дыхании: «Вы, Николай Степанович, первый русский поэт современности». На что тот спокойно и серьёзно возразит: «Неправда. У Блока есть одно-два стихотворения, которые выше всего, что я написал за всю свою жизнь».

            Вершины, которые выше всего, господствуют над местностью, покорно примыкающей к ним. Так же и в творчестве – лишь высшие достижения знаменуют автора. Мысль – созидательное начало вещей, солнечные вершины которой заоблачны и воздушны. Бездны непонимания разделяют её. Совершенство формы преображает уличных ныряльщиков с венецианских каналов в ангелов на полотнах. Это мост, по которому можно преодолеть бездну. «Форма – это восприятие опыта, но опыта, осуществлённого и преодолённого в знании, когда урод подобен красавцу, угнетатель примирён с угнетённым, то, что считалось формой, стало временем, то, что имело протяжённость во времени, стало формой, новым знанием» (Р. П. Уоррен). Значит, есть нечто ангельское в земных девах, и юноши, зарабатывающие на жизнь нырянием в тёплую и мутную синь, не чужды ясного неба? Форма чуждается времени, потому что само время лишь знание нетленного начала вещей, сегодня, через которое проходит столько наших судеб и ещё более – миллионного разнообразия судеб предшествующих нам поколений.

            Опыт чудовищен: он порождает призраков разума и идолов площадей, что легко уравнивают красоту с безобразием, спасение с искушением, а вдохновение с инстинктом. Битва с этим чудовищем – удел рыцарей мысли. Паладины не обманывают вассалов и не подменяют подлинные пропорции мнимыми. Они хранят мир и мирное бытие, чтобы сад возделывался непременно, а дом священника не утратил своего очарования. Всё, что несут они в сокровищницу радужных душ, – формы прекрасного и вечного, смысл потаённого в нас самих. Принять их такими, какие они есть, и быть может тогда вес этот перетянет на наше спасение. И в нашем сегодня пребудет тот царскосельский вечер, когда паладин, прощаясь, благословлял учеников на угрюмое и упрямое зодчество «храма, восстающего во мгле».

            Письма без адресата, стихи из бездны разочарования и неверия попадают на небеса. Они очаровывают и вселяют веру, и неблагополучие убогих хижин и хрустальных дворцов не пугает их. Опыт преодолевается в знании и, очищенный от мусора, источника непонимания, посвящается форме. «Кому рассказываю я это? Не Тебе, Господи, но перед Тобою рассказываю семье моей, семье людской, как бы ничтожно ни было число тех, кому попадётся в руки эта книга. И зачем? конечно, чтобы я и всякий читающий подумали, «из какой бездны приходится взывать к Тебе» (А. Августин. «Исповедь»).