***
«Звенящий стих ресниц»
В последней главе «Опыта персоналистической философии» Н. А. Бердяев писал: «Самое большое прельщение и рабство человека связано с историей. Массивность истории и кажущееся величие происходящих в истории процессов необыкновенно импонируют человеку, он раздавлен историей и соглашается быть орудием исторического свершения, служит хитрости разума (List der Vernunft Гегеля)». («О рабстве и свободе человека». С. 682)
Это самое простое – от рождения и до смерти следовать за историей: сначала за родителями и воспитателями, учителями, наставниками, профессорами, затем – партийными лидерами и начальством. Для личности, для свободного поступка не остаётся места. Может быть, поэтому и не столь драгоценна свобода для вице-губернатора, председателя Казённой палаты, или члена правления банка, как для поэта? Любой творческий человек дорожит этим своим призванием – знаком, определяющим, что он есть нечто большее, чем просто он сам, если только всё его «творчество» не есть хитро закрученная имитация ради портфеля, туго набитого другими знаками – знаками отчуждённого труда.
«В начале тридцатых годов я жил в Ленинграде и часто
бывал у него дома на Кировской. С его женой, актрисой Нюшей Некритиной, которую он
ласково называл “Мартышкой”, я также подружился. Несмотря на искреннее желание,
чтобы мои литературные дела шли хорошо, он, когда я рассказывал о какой-либо
особенной удаче, никогда не выражал своей радости, потому что где все идёт
гладко, там нет материала для острот. Когда же была какая-то явная неудача, это
сразу вызывало у А. Мариенгофа оживление.
Например, однажды, придя к ним, я рассказал, что у меня отложилось подписание
договора. Мариенгоф позвал жену:
– Мартышка, Мартышка, сделай крепкий чай, у Рюрика неудача, его надо утешить.
“Мартышка” вышла из соседней комнаты:
– Сейчас поставлю чай.
– А пока расскажи, как это было? – допытывался
Анатолий.
– Мне обещали выдать две тысячи и сказали: “Придёте
прямо в кассу, договор будет там. Распишитесь и получите”.
Вошла “Мартышка”:
– Чай будет через десять минут. – Услышав мои
последние слова, спросила: – Две тысячи? Это много. Ты взял с собой чемоданчик?
Я ответил:
– Нет, у меня большой портфель.
Анатолий вставил:
– Я люблю подробности. Расскажи, что тебе ответил
кассир?
– Сказал, что договор ещё не подписан.
Мариенгоф продолжал:
– Представляю себе картину: ты стоишь с необъёмным
портфелем, разинув пасть, и ждёшь, что сейчас будешь
класть туда пачки денег, а кассир говорит тебе: “Закройте пасть и портфель.
Класть туда нечего”. И ехидно эдак ухмыляется.
– Что ты, Толя, выдумываешь, кассир этого не говорил
и не ухмылялся.
– Кака разница, я бы на его
месте повёл себя именно так.
“Мартышка” вмешалась в разговор:
– Как это ужасно! Ты пришёл, думал, что сейчас
получишь деньги, были какие-то планы, и вдруг всё рухнуло. – Она произнесла это
так трагически, что мне стало её жаль.
Я решил её успокоить и сказал довольно бодро:
– Не волнуйся, Мартышка, ничего не рухнуло, просто
отложилось на неделю.
Мариенгоф спросил глухим
голосом:
– Откуда ты знаешь, что на неделю?
– Кассир мне сказал.
“Мартышка” улыбнулась:
– Не будь таким доверчивым. Мало ли что говорят
кассиры.
Анатолий крикнул:
– Ну, Мартышка, где же чай? Скорее неси. Надо утешить
Рюрика. Я уверен, что никаких денег он не получит».
(Р. Ивнев. Последний имажинист)
«Тот не артист, кто не голоден», – убеждал себя один из персонажей А. П. Чехова. Его рассказы царская цензура запрещала «по цинизму и сальности».
Это ещё ничего! Сократ, у которого кое-чему научились древнегреческие киники, был казнён афинянами по обвинению в совращении молодёжи и неуважении к пантеону богов.
«Цинизмом» чеховского образца отличался и А. Б. Мариенгоф.
Дай Бог побольше таких «циников»!
Слова,
слова, слова
Слова,
слова, слова распашут
Любви
горячее пространство...
Мне
нравится стихами чванствовать
И в
душу женщины смотреть, как в чашу.
– Дай руки.
– На.
– О,
как они тихи!
– Их
целомудрие ты любишь?
– Нет, грехи.
Историк литературы, пушкинист Юлиан Григорьевич Оксман (1895–1970) дважды вступал в Союз советских писателей и дважды был из него исключён. Первый раз в 1936-м, когда «без одной минуты академик» получил десять лет магаданской каторги; второй – уже в 1964-м, когда стало очевидно, что с шарашкиной конторой «инженеров человеческих душ» общего у него намного меньше, чем с пошивочной мастерской дамских туфель в местах не столь отдалённых. Его отзыв о второй части «Бессмертной трилогии» А. Б. Мариенгофа это, по существу, отзыв о «пребывании в центре», в «реальной субъективности», отзыв о духовном освобождении личности, феномену которого, собственно, и был посвящён опыт персоналистической философии Н. А. Бердяева «О рабстве и свободе человека».
«Я прочёл
все шесть тетрадей воспоминаний А. Б. Мариенгофа.
Прочёл не отрываясь, это был ведь настоящий разговор с умным и много думающим
современником о многих людях, которых я и сам знал (немного, правда, со
стороны). Я не сомневаюсь, что для наших потомков записки А. Б. Мариенгофа будут значить то же самое, что нам дают в наших
работах воспоминания Анненкова, Панаева, Юрия Арнольда,
– м. б., даже больше в некоторых отношениях, так
как Мариенгоф совсем не книжный, не тенденциозный, не
зализанный. Но сейчас об опубликовании этих воспоминаний отдельной книгой не может
быть и речи. Погода не та. Ещё в прошлом году можно было об этом думать, но
печататься, пожалуй, всё равно не пришлось бы. Во-первых, имя не каноническое,
во-вторых, молодость не героическая, в-третьих – интонация непривычная». (Цит. по: А. Б. Мариенгоф. «Это
Вам, потомки!»)
Да: «рай чертей в аду давно
построен» (В. С. Высоцкий).
В истории всё не удаётся и правит
князь мира сего.
Написанные без вранья эпизоды второй и третьей частей автобиографической трилогии при жизни автора публикации не удостоились. В событиях новейшей истории личность Мариенгофа, как и его слово, вызывает у внучатых преемников литературных лакеев те же рефлексы, что и у их бронзовых предков, – запретить, заглушить, уничтожить.
*
* *
Мао Цзедуна почему-то банкетировали не в Георгиевском зале Кремля, как было принято, а в гостинице “Метрополь”.
Мао со своим окружением и Сталин со своими “соратниками” расположились в Малом зале по соседству с Большим залом, где за многоместными столами ели и пили те, кого неизменно вызывали на все правительственные банкеты.
Двери из Малого зала в Большой были раскрыты.
Детский поэт Сергей Михалков, чтобы его “там” заметили, упорно и взволнованно прохаживался на своих длинных ногах перед дверями Малого зала.
В конце концов Сталин поманил его толстым коротким пальцем, согнутым в суставе.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте, милости просим.
И представил китайцам:
– Наш знаменитый детский поэт товарищ Михалков.
Потом о чём-то спросил его, что-то сказал ему и улыбнулся на какую-то его остроту.
Вдруг Михалков увидел недоеденный чебурек на тарелке генералиссимуса.
– Иосиф Виссарионович, у меня к вам большая просьба! – отчаянно зазаикался искусный советский царедворец.
– Какая?
Превосходно зная, что заиканье нравится Сталину – смешит его, – Михалков зазаикался в три раза сильней, чем в жизни.
– Подарите мне, Иосиф Виссарионович, на память ваш чебурек.
– Какой чебурек?
Михалков устремил восторженный взгляд на сталинскую жирную тарелку.
– А?.. Этот?..
– Этот, Иосиф Виссарионович, этот!
– Берите, пожалуйста.
И наш избранник муз благоговейно завернул в белоснежный платок сталинский огрызок, истекающий бараньим жиром.
(А. Б. Мариенгоф. «Это Вам, потомки!»)
«…Масса
человеческая, – констатировал Н. А. Бердяев, – прошла через труд
рабский, через труд крепостной, через новый рабский труд в капиталистическом
мире и через крепостной труд в примере коммунистического общества. Человек всё
ещё остается рабом». («О
рабстве и свободе человека».
С. 484–485)
Быть
может, поэтому рабски выпрошенный чебурек с жирной тарелки диктатора не
вызывает сомнений.
Так
и ходим в своей истории, как цирковые лошади по кругу: от цирка Распутина при
царском дворе до цирка государственного на советской и постсоветской арене.
*
* *
О,
друг мой, жизнь моя не та,
Быть
человеком очень нелегко.
Мне
нравится,
Как
ласточки летают,
И
синей вечности мне нравится покой.
Но
жаль расстаться с шумною душой,
Которая
почти что отшумела,
Чтоб
получтиь летающее тело,
Конечно,
с птичьей головой.
В 1930-м поэт писал:
«До сих пор я ещё не выбрал себе
родины. В Нижнем Новгороде любят Бетховена. В Москве обязательно выходить из
трамвая через переднюю площадку. На Кавказе слишком эффектные горы. В Берлине
делают суп из кирпичиков «магги». В Париже я боюсь
стать импотентом. Венцы чашечку кофе запивают семью стаканами холодной воды.
Это действует мне на нервы. Варшава – оперетка. А в Нью-Йорке и в рязанской
деревне я ещё не побывал.
Моя философия – поменьше философии.
Как-никак, а из древнегреческого возраста мы выросли. Сократ сморкался в кулак.
Верую – в касторку».
(А. Б. Мариенгоф. «Без фигового листочка»)
В конце 1950-х:
*
* *
Меня собираются положить для “капитального ремонта” в клинику Военно-медицинской академии. Никритина спрашивает нашу соседку – актрису Пушкинского театра, забежавшую навестить меня:
– Скажите, Лёлечка, ваша приятельница Зоя Алексеевна как будто тоже лежала в Военно-медицинской?
– Да.
– Она довольна?
– Нет, она не довольна. Она умерла, – отвечает Лелечка со всей серьёзностью.
И мне захотелось мрачно пошутить:
– Вот и я точно так же не буду доволен.
Англичане любят подобные шутки. Для них, вероятно, я бы мог написать неплохую комедию. Не там родился.
(А. Б. Мариенгоф. «Это Вам, потомки!»)
*
* *
Мы
с тобою потеряли Бога,
И
у нас холодная душа.
Ну,
давай сбираться не спеша
В
самую далёкую дорогу.
24 июня 1962 года в день своего шестидесятипятилетия поэта не стало.
*
* *
О,
жизнь моя, ты так поспешна!
А
там, у станции далёкой,
Мы
улыбнёмся неутешно
На
человеческие сроки
«Приехали?»
«О,
да. Уже».
Как
быстрота невероятна!
И
даже мне чуть-чуть не по душе,
Что
не купить билет обратный.
Израиль
Меттер, известный по сценарию кинофильма «Ко мне, Мухтар!», в предисловии к посмертному изданию подборки
стихов поэта в альманахе «День поэзии» (1969) отмечал:
«Если бы меня
спросили, какая черта характера Мариенгофа была
наиболее стойкой и очевидной, я бы не задумываясь ответил:
доброжелательство.
Я
редко встречал человека, да ещё поэта, да ещё поэта не слишком лёгкой судьбы,
который относился бы к людям с таким доброжелательством, как Анатолий Мариенгоф. Оно выражалось во всём. В пристальном внимании,
с которым он умел и любил слушать людей. В умении прощать. В глубокой деликатности,
– он никому, даже друзьям, не навязывал своих переживаний, вызванных иной раз
сложными превратностями его литературной жизни. В неослабевающем, остром
интересе к творчеству молодых поэтов.
Я
никогда не слышал от него ни одного слова брюзжания на молодёжь. Брюзжал иногда
я. И в ответ на этой Анатолий Борисович улыбался своей насмешливой, незлой
улыбкой и говорил:
–
Ладно, ладно... Припомни-ка себя в этом возрасте! Тоже мне, нашёлся судья!..»
*
* *
Когда
уж поздно молодеть,
Захочешь
танцевать и петь,
И в тёплый
вечер, под луну,
Притащишь
к деве на свиданье
Свою
смешную седину,
Своё смешное увяданье.
«И
ещё одна черта была чрезвычайно характерна для него: элегантность. Дело не
только в том, с каким изяществом он носил костюм. Мариенгоф
был элегантен по самой своей душевной сути. Он всегда был внутренне подобран, ничто
в нём не дребезжало.
В
последние два-три года своей жизни он тяжело болел. Но я не помню его больным.
Даже когда он уже не мог без посторонней помощи подняться с постели, мне все
казалось, что этого не может быть, – сейчас он встанет, высокий, стройный, и
легко пойдёт: его жизненная сила и ироническое отношение к своей хворости завораживали меня». (И. Д. Меттер)
*
* *
И
я умру по всей вероятности.
Чушь!
В жизни бывают и покрупней
неприятности.
*
* *
Рабле – этот медик, юрист, филолог, археолог, натуралист, гуманист, богослов – считался самым блестящим собеседником “на пиршестве человеческого ума”.
За несколько минут до смерти он сказал:
– Закройте занавес. Фарс сыгран.
Боже мой, он украл у меня предсмертную фразу!
(А. Б. Мариенгоф. «Это Вам, потомки!»)
*
* *
Нет,
жизнь не улица. Чтоб перейти её,
Чтоб
перейти в высокое небытиё,
Куда
зовёт нас смертная природа,
Искать
не надо перехода,
Он
сам тебя властительно найдёт
Трагический
твой переход.
Последнюю сцену и трагический свой
переход поэт-имажинист, теоретик искусства, прозаик, драматург, мемуарист
Анатолий Мариенгоф желал обставить следующим образом:
*
* *
Вот я и доигрываю свою последнюю сцену. Если бы в наши дни вдруг люди стали говорить таким же высоким слогом, как Шекспир, то через несколько реплик, как мне думается, должен прозвучать следующий диалог:
Гораций. Покойной ночи, милый друг. Пусть ангелы баюкают твой сон.
Мариенгоф. Ха-ха – ангелы! (Умирает.)
После этого с барабанным боем входит Фортинбрас (то есть секретарь по административной части Союза советских писателей). Потом – траурный марш и... труп уносят.
Очень
смешно. Правда?
(А. Б. Мариенгоф. «Это Вам, потомки!»)
Смешно? Скорее, горько. Во всяком
случае, вызывает двойственные чувства. «А ну – со смертью будем храбры! Ведь
всё равно возьмёт за жабры». Опять же у Н. А. Бердяева:
«Отношение к смерти двойственно, оно
имеет и положительный смысл для личности. В этой жизни, в этом
объективированном мире полнота жизни личности не реализуема, существование
личности ущербно и частично. Выход личности к полноте
вечности предполагает смерть, катастрофу, прыжок через бездну» (Н. А. Бердяев.
«О рабстве и свободе человека». С. 473).
Полнота вечности, смерть, катастрофа, прыжок через
бездну, – что это?
Теоретическая образность? Очевидность
такого рода, что не требует доказательств? А может, глубина, в которую низвёл
звенящий стих ресниц?
Покойно. Чистейший лиризм.
«”Зелёных облаков стоячие пруды”, –
умри, Мариенгоф, лучше ты не напишешь». (Рюрик Ивнев. 1921 год)
«Во время предсмертной агонии моей
матери я играл в футбол. Я был капитаном команды и центр-форвардом. Матч я выиграл, а безоблачность
детства проиграл. Его голубизна для меня осталась навсегда подёрнутой
дымком, который ест глаза до слёз».
(А. Б. Мариенгоф. «Без фигового листочка»)
Сентябрь
Поэма
1
Есть
сладостная боль – не утоливши
Жажды,
Вдруг
Выронить
из рук
Любимых
глаз ковши.
В
трепещущее горло
Лунный
штык –
Прольётся
кипяток, вольётся лёд и тишь.
2
Быстрее,
разум-конь, быстрей!
Любви
горячее пространство
Подковы
Звонкие
распашут,
Нежнейших
слов сомнут ковыль...
Мне
нравится стихами чванствовать
И
в чрево девушки смотреть,
Как
в чашу.
3
Рассветной
крови муть
Стекает
с облаков – посеребрённых ложек.
Не
позову и не приду на ложе
И
ни к кому.
Её
ресницы – струны лютни,
Их
немота странна,
И
кровь ещё мутней,
Сочат
сосцы, как золотые краны.
4
Не
понимать родную речь,
Идти
и недвижимым быть,
Читать
слова и быть незрячим...
Белков
синеющая степь,
И
снова радужные нимбы
Над
степью выжженной горят!
И
снова полыхает перстень
На
узком пальце фонаря.
5
Тяжёлый
таз
Осенних
звёзд
Не
каждому дано перенести.
В
какую глубину меня низвёл
Звенящий
стих
Ресниц.
Протряс
сентябрь – сумрачный возница
По
колеям свой жёлтый тарантас.
6
Как
в трупы, в жёлтые поля
Вонзает
молния копьё,
Кинжал
и меч, стрелу и нож, клинок.
И
сумерки, как пёс,
Зари
кровавый рот
Оскаля,
Ложатся
спозаранок
У
каменных ботинок городов.
7
Под
осень отцветают реки,
Роняя
на песок
И
на осоку
Зелёных
струй листы.
В
карманах
Розовых
туманов
Чуть
слышен ветра крик
И
воробьиный свист.
8
И
хорошо, что кровь
Не
бьёт, как в колокол,
В
мой лоб
Железным
языком страстей.
Тяжёлой
тишиной накрой,
Вбей
в тело лунный кол,
Чтобы
оно могло
Спокойно
чистоту растить.
9
Не
так ли
Лес
Перед
бедой
Запахивает
полы
Широкого
пальто.
Открою
у ладони синий жёлоб –
Прольётся
кипяток,
Вольётся
лёд.
Май
1920
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Бердяев Н. А. О
рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической
философии // Н. А. Бердяев. Опыт парадоксальной этики. М.: ООО
«Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2003. С. 423–696.
2. Бунин И. А. Статьи
20-х годов // Дружба народов. 1996. № 2.
3. Восемь пунктов //
А. Б. Мариенгоф. Собрание сочинений: В 3 т.
Т.
4. Выготский Л. С.
Психология искусства. Минск: «Современное Слово», 1998.
5. Выготский Л. С.
Трагедия о Гамлете, принце Датском У. Шекспира // Л. С. Выготский. Психология искусства. Минск: «Современное
Слово», 1998. С. 302–474.
6. Головникова О. В.
Документы РГВА о трагической судьбе В. Э. Мейерхольда // Вестник
архивиста. М., 2008. № 6. https://ru.wikipedia.org/wiki/Мейерхольд,_Всеволод_Эмильевич
7. Добровольский А. Смертельная
игра Мастера: Кто погубил театр великого режиссёра? // Московский комсомолец:
газета. 2005. 16 марта. № 55. http://www.mk.ru/editions/daily/article/2005/03/16/198737-smertelnaya-igra-mastera.html
8. Ивнев Р. Последний имажинист.
Маяковский и его время // Арион. 1995. № 1. http://magazines.russ.ru/arion/1995/1/8_anna1-pr.html
9. Колобродов А.
Оправдание циника // А. Б. Мариенгоф. Собрание сочинений: В 3 т. Т.
10. Мариенгоф
А. Б. Бритый человек // Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2: Кн.
11. Мариенгоф А. Б. Буян-Остров
// Собрание сочинений: В 3 т. Т.
12. Мариенгоф А. Б.
Да,
поэты для театра // Собрание
сочинений: В 3 т. Т.
13. Мариенгоф А. Б.
Записки сорокалетнего мужчины // Собрание
сочинений: В 3 т. Т. 2: Кн.
14. Мариенгоф
А. Б. Корова и оранжерея // Собрание сочинений: В 3 т. Т.
15. Мариенгоф
А. Б. Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. // Собрание сочинений:
В 3 т. Т. 2: Кн.
16. Мариенгоф
А. Б. Роман без вранья // Собрание сочинений: В 3
т. Т. 2: Кн.
17. Мариенгоф
А. Б. Это Вам, потомки! // Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2: Кн.
18. Никритина А. Б.
Есенин и Мариенгоф. http://esenin.ru/o-esenine/vospominaniia/nikritina-anna-esenin-i-mariengof
19. Постановление Оргбюро ЦК
ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по
его улучшению». 26 августа 1946 года. http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/USSR/theatre.htm
20. Прилепин З. Синематографическая история // А. Б. Мариенгоф.
Собрание сочинений: В 3 т. Т.
21. Ройзман
М. Д. Всё, что помню о Есенине. М.: Сов. Россия, 1973. 270 с.
22. Сорокин П. А. Дальняя
дорога. Автобиография. М.: Моск. Рабочий; ТЕРРА,
1992. 303 с.
23. Сорокин П. А. Социокультурная динамика // П. А. Сорокин
Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. http://krotov.info/libr_min/18_s/or/okin_05.htm
24. Сталинские репрессии // Материал
из Википедии – свободной энциклопедии. https://ru.wikipedia.org/wiki/Сталинские_репрессии