Любовь хулигана. "Ты дала красивое страданье"

Повинными в есенинском хулиганстве в творчестве и по жизни его близкий друг и собрат по делу имажинизма А. Мариенгоф полагал прежде всего критику, затем читателей и толпу в залах литературных кафе и клубов на поэтических вечерах и встречах.

«Ещё до всероссийского эпатажа имажинистов, во времена “Инонии” и “Преображения”, печать бросила в него этим словом, потом прицепилась к нему, как к кличке, и стала повторять и вдалбливать с удивительной методичностью.

Критика надоумила Есенина создать свою хулиганскую биографию, пронести себя хулиганом в поэзии и в жизни.

Я помню критическую заметку, послужившую толчком для написания стихотворения “Дождик мокрыми мётлами чистит”, в котором он, впервые в стихотворной форме, воскликнул:

Плюйся, ветер, охапками листьев,

Я такой же, как ты, хулиган.

Есенин читал эту вещь с огромным успехом. Когда выходил на эстраду, толпа орала:

– “Хулигана”.

Тогда совершенно трезво и холодно – умом он решил, что это его дорога, его “рубашка”.

Есенин вязал в один веник поэтические свои прутья и прутья быта. Он говорил:

– Такая метла здоровше.

И расчищал ею путь к славе.

Я не знаю, что чаще Есенин претворял: жизнь в стихи или стихи в жизнь.

Маска для него становилась лицом и лицо маской.

Вскоре появилась поэма “Исповедь хулигана”, за нею книга того же названия и вслед, через некоторые промежутки, “Москва кабацкая”, “Любовь хулигана” и т. д., и т. д. во всевозможных вариациях и на бесчисленное число ладов».

(А. Б. Мариенгоф. «Роман без вранья»)

Пусть так. Отчего нет? Это нисколько не умаляет Сергея Есенина.

Та очевидность, с которой его друг раскрывал секреты «кухни» поэта, на многие годы обусловила пренебрежительное отношение к его роману, злокозненно переименованному той же самой критикой и толпой, что делала из С. Есенина хулигана, во «Враньё без романа».

В любых воспоминаниях есть свои огрехи в хронологии, букве или в оценочных суждениях. Вместе с тем есть большая разница между подобными неточностями и ошибками, с одной стороны, и искажением самого духа и характера отношений, с другой. А. Мариенгоф, допуская огрехи в букве – невозможно воспроизвести прошлое дословно, не допускает искажения в духе и характере взаимоотношений. Будучи поэтом, чья муза совершенно не схожа с есенинской, он не только не мог соврать по духу, но и понимал, что, надумана маска или нет, это ничего не меняет.

Это жизнь. Она сложилась так, что поэту пришлось стать тем, кем он стал – хулиганом, буяном в любви, стихах, славе без почтения, резких выражениях, брошенных сгоряча ли, целенамеренно. Но и – тончайшим лириком, – мыслью, чувством, – тем, что «у тебя в груди», – частью русской души, что когда-либо любила, звала, рвалась на свободу. Это ведь все русские мальчики сказались в его слове: «Не такой уж горький я пропойца, / Чтоб, тебя не видя, умереть». Это ведь у всех милых руки – пара лебедей, и каждая мать – помощь и отрада, несказанный свет. Сказано просто, а всё гениальное просто. И ему, как ребёнку, именующему мир, открыто будущее.