mayakovsky

Глава 3.

В. В. Маяковский. "Слушайте, товарищи потомки…"

 

 

Почему новые языковые возможности открываются молодым? Зрелые и умудрённые опытом мастера следуют проторенными тропами и путешествуют по дорогам, знакомым с детства. А молодому, дерзновенному предоставлены нехоженые пути. Надо быть красивым, двадцатидвухлетним, жилистой громадиной, чтобы идти, мир огрόмив мощью голоса, прорубать первую просеку, чувствовать, как «”я” для меня малό», как «кто-то из меня вырывается упрямо». Над всем, что сделано, ставит он «nihil» («ничто»), и обгорелые фигурки слов и чисел выпрыгивают, валятся, падают, летят из черепа, как дети из горящего здания.

 

Никогда

ничего не хочу читать.

Книги?

Что книги!

 

            Этакой глыбе многое хочется!

            В душе ни одного седого волоса, старческой нежности и в помине, но может, как небо, менять тона: быть и «от мяса бешеным», и безукоризненно нежным, не мужчиной, а – облаком в штанах!

            Если мы желаем составить мнение о той или иной эпохе, вынести суждение об истории, мы читаем книги о королях, референдумах, войнах, реформах и революциях – книги о процветании и гибели государственной власти. Но они – ничто, nihil, если мы вглядываемся в своё генеалогическое древо, где деды, праотцы, пращуры жили и погибали во время этих войн, королей и революций. Как они жили? И умирали как? Ловили мгновенье жизни, которое прекрасно? Или всего лишь пытались выжить: день да ночь – сутки прочь? Понять человека той или иной расы и эпохи возможно руководствуясь искусством этого народа и этого времени. Отсюда, старая, как мир, мысль: странно и неправильно было бы смотреть на искусство только как на способ красиво или выразительно изображать избранные моменты жизни. Пройдёт три-четыре десятилетия, и искусство окажется самой жизнью, как не решён был бы вопрос – искусство для искусства или искусство для жизни.

            Пусть!

            Ведь новые возможности языка это возможности новой жизни – той, в которой «я с сердцем ни разу до мая не дожили, / а в прожитой жизни / лишь сотый апрель есть», – той,  буре которой оседлав валы, поэт – «равный кандидат / и на царя вселенной / и на / кандалы», – той, которая в конечном счёте, – пусть! – жестоко обманет:

 

Вселенная расцветёт ещё,

радостна,

нова.

Чтоб не было бессмысленной лжи за ней,

каюсь:

я

один виноват

в растущем хрусте ломаемых жизней!

 

Слышите –

солнце первые лучи выдало,

ещё не зная,

куда,

отработав, денется, –

это я,

Маяковский,

подножию идола

нёс

обезглавленного младенца.

 

Простите!