Глава 3.
Почему новые языковые возможности открываются молодым? Зрелые и умудрённые
опытом мастера следуют проторенными тропами и путешествуют по дорогам, знакомым
с детства. А молодому, дерзновенному предоставлены нехоженые
пути. Надо быть красивым, двадцатидвухлетним, жилистой
громадиной, чтобы идти, мир огрόмив мощью голоса, прорубать первую
просеку, чувствовать, как «”я” для меня малό», как «кто-то из меня
вырывается упрямо». Над всем, что сделано, ставит он «nihil» («ничто»), и обгорелые фигурки слов и чисел выпрыгивают, валятся, падают,
летят из черепа, как дети из горящего здания.
Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!
Этакой
глыбе многое хочется!
В душе ни одного седого
волоса, старческой нежности и в помине, но может, как небо, менять тона: быть и
«от мяса бешеным», и безукоризненно нежным, не мужчиной, а – облаком в штанах!
Если мы желаем составить
мнение о той или иной эпохе, вынести суждение об истории, мы читаем книги о
королях, референдумах, войнах, реформах и революциях – книги о процветании и
гибели государственной власти. Но они – ничто, nihil, если мы вглядываемся в своё генеалогическое
древо, где деды, праотцы, пращуры жили и погибали во время этих войн, королей и
революций. Как они жили? И умирали как? Ловили мгновенье жизни, которое
прекрасно? Или всего лишь пытались выжить: день да ночь – сутки прочь? Понять человека той или иной расы и эпохи возможно руководствуясь
искусством этого народа и этого времени. Отсюда, старая, как мир, мысль: странно
и неправильно было бы смотреть на искусство только как на способ красиво или
выразительно изображать избранные моменты жизни. Пройдёт три-четыре десятилетия,
и искусство окажется самой жизнью, как не решён был бы вопрос – искусство для
искусства или искусство для жизни.
Пусть!
Ведь
новые возможности языка это возможности новой жизни – той, в которой «я с
сердцем ни разу до мая не дожили, / а в прожитой жизни / лишь сотый апрель есть»,
– той, буре которой оседлав валы, поэт –
«равный кандидат / и на царя вселенной / и на / кандалы», – той, которая в конечном счёте, – пусть! – жестоко обманет:
Вселенная расцветёт ещё,
радостна,
нова.
Чтоб не было бессмысленной лжи за
ней,
каюсь:
я
один виноват
в растущем хрусте ломаемых
жизней!
Слышите –
солнце первые лучи выдало,
ещё не зная,
куда,
отработав, денется, –
это я,
Маяковский,
подножию идола
нёс
обезглавленного младенца.
Простите!