Олег Борисович Соловьёв

Кандидат философских наук, доцент

Новосибирский государственный университет

экономики и управления

Д.т. +7-383-2173768

Точка искусства в диалектике становления

          Бездны непонимания разделяют вершины мысли.

          Осенью 1909 г. на поэтическом вечере в доме своего учителя Н. С. Гумилёв спросил: «Иннокентий Фёдорович, к кому обращены ваши стихи?». Вопрос был задан сразу после того, как И. Ф. Анненский, в прошлом директор Царскосельской гимназии, прочёл новые стихи – «Трилистник траурный», с посылкой «вдали игравшим солдатам». Для поэта, интеллектуала, философа мир более похож на согласие целого, чем на сумму частей. Это согласие открывается ему в понимании мира, других людей, самого себя. Единая всеобъемлющая связь, которою сплетён мир, служит началом бытия. Критическая философия обнаруживает в ней трансцендентальное единство апперцепции, единство и неделимость индивидуального сознания. Серебряный век заговорил о мыслящем человеческом «Я» как о нашем месте в мире – продукте культуры, квинтэссенции исторического развития социальности (неокантианство, марксизм), космопланетарном феномене (космизм), образе и подобии Божьем (религиозная философия). Об этом фактически и был поставлен вопрос. Кому поэт посвящает стихи? Людям, Богу, себе самому? Письмо или исповедь прячется в стол? Что есть основа для согласия целого – Бог, люди, человек?

          Культура действительна, пока способна ставить себя под вопрос. Аристотель полагал не требующим доказательств, что к знанию люди стали стремиться ради понимания, а не ради конкретной пользы. И до сих пор «человек сохраняет себя только терпеливым, бескорыстным пониманием», «незаинтересованной открытостью искания» [3; с. 270]. В интеллектуальных сообществах это понимание рефлексивно, то есть таким образом объемлет целое, что не оставляет сомнение в нашей, человечески рукотворной ответственности за мир, свои действия и себя самих в том числе. Смысл наших действий по отношению к миру и самим себе возникает как ответ на выстроенный культурой проблемный ряд: «Кто мы? Откуда? Куда идём?». Культура хранит тайну во времени. Тайна ограждена заговором молчания, иначе смысл будет затёрт, выхолощен историей. Повторю мысль В. В. Бибихина: важно вслушаться в молчание, дать молчанию слово, стерпеть, не сжить со свету отрешённых, мечтателей, людей не от мира сего, на которых стоит мир [3; с. 272].

          Ответ был известен: ученик в своих стихах обращался, конечно же, к людям, учитель исповедовался, наверное, предчувствуя, что осень эта, тишина и сырой, сладковатый воздух Царского Села теперь уже не долго будут радовать его. Анна Андреевна перелистывала старинный альбом. По воспоминаниям Г. В. Адамовича, «царскоселы все были чуть-чуть посвящённые и как будто связаны круговой порукой» [1; с. 142]. Месяцем позже И. Ф. Анненский умер. Смерть пришла в «жёлтых парах петербургской зимы», «на жёлтом снегу, облипающем плиты», и он мёртвый опустился на ступени подъезда Царскосельского вокзала. На И. Ф. Анненском, как учителе, переводчике и поэте-символисте, невидимо держался век русской поэзии: многие пути Серебряного века начинались при его участии или странно сходились к нему. В предисловии к «Книге отражений» он признавался, что «писал… только о том, что мной владело, за чем я следовал, чему я отдавался, что я хотел сберечь в себе, сделав собою» [2; с. 5]. Этот дух поэзии и был тем, что владело, за чем следовал и что хотел сберечь в себе, сделав собою, поэт, когда самое чтение стихов и есть уже творчество.

          «Серебряный век» это не самоназвание эпохи, придуманное А. А. Ахматовой, но имя исторического со-бытия, к которому принадлежим и мы, ныне живущие. Это во времени. В пространстве ему соотнесено понятие «русские» – не самоназвание народа, «христианизированного татарского царства» Московии, но имя исторического предприятия, определяемого языком и культурой. Тайна, которую культура хранит во времени, если и может быть разгадана, то только по прошествии времён. По мысли В. С. Соловьева, национальная идея это не то, что нация думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности. И совсем не дело для интеллектуалов, принадлежа культуре и истории и не имея возможности выйти за её пределы, пытаться зачастую беспочвенно, мракобесно раскрыть тайну культуры, смысл истории. «Заставляя далёкое слушать», Серебряный век русской поэзии и философии в «гамме мировых мер» был точкой, которая достигается уменьшением крупных вещей и увеличением малых, – точкой искусства. Точка задана в пространственно-временных координатах исторического предприятия, цивилизационная модель которого имеет множество названий – «российская», «славянская», «славяно-азиатская», «евразийская» и т. д., или не имеет её совсем – культура, так и не ставшая цивилизацией (как, например, в [5]). В этих координатах мы можем рассуждать о себе самих как о «русских людях» и «русском человеке», о мире, культурное своеобразие которого делает его иным по отношению к остальному цивилизационному окружению. Для экспликации теоретических формулировок того, что представляют собой эти координаты, воспользуемся метафорой Гераклитова лука.

          Метафора лука и стрел была использована в античную эпоху Гераклитом Тёмным для определения вещей. Напряжение тетивы Гераклитова лука определяется полюсами, стремящимися к взаимному удалению. Это напряжение создаёт положительную силу, приводящую в движение стрелу или позволяющую извлекать из тетивы звуки вечно тревожной музыки бытия. Благодаря натяжной гармонии тетивы, расходящееся согласуется с собою: логос с огнём, созвучие с разногласием, нецелое с целым, одно со многим. Интерпретируя мироощущение античного человека, Р. Шерер сравнил огонь Гераклита с абсциссой, а логос с ординатой системы координат. Таким образом, всякая вещь получает определение, как под углом зрения своего алогического становления, так и под углом зрения вечной неподвижной основы сущего в контексте гармонии космического огненного Слова. Как отмечает А. Ф. Лосев: «Это – гармония самих стихий и самих вещей, т. е. совпадение их не внешнее и частичное, но в самих их понятиях, в самих их категориях, в самих их субстанциях» [7; с. 321]. Куда будет направлен вектор полёта стрелы, если на концах лука мы зададим противостоящие друг другу в культуре ценности? Вероятно, это и будет национальная идея, которая, как и любая цель, телеологически обусловливает движение. Чем абстрактнее цель, тем сильнее должно быть напряжение тетивы. А значит, национальная идея боготворческой миссии или мировой сверхзадачи отверзает идеологически опасный разрыв между противоборствующими категориями и субъектами, которые принимают их в качестве своих убеждений. И тогда от вопроса о сверхзадаче цивилизации мы переходим к вопросу о жизнеспособности общества и культуры в условиях возможных реализаций исторического проекта: где предел крепости тетивы, выдерживающей судьбоносное напряжение?

          В своём развитии цивилизации диалектически переходят одна в другую: последующая цивилизация сохраняет те или иные образцы жизни и поведения предшествующей, диалектически отрицая её, и, в свою очередь, уступает место новейшей культурно-исторической общности, объемлющей их обеих, сочетающей культуру нового и, казалось бы, позабытого старого. Так же и разные этапы становления цивилизации приходят в движение наподобие стрелы, выпущенной из  Гераклитова лука. Относительность категориальных полюсов Гераклитова лука задаёт абсолютность движения и их предельную сходимость в точке – точке срединного момента истории, как называл её В. С. Соловьёв, точке бифуркации или точке молчания и искусства. При философской интерпретации метафоры Гераклита момент категориального совпадения противоречий равновременно, то есть, распространяя свою длительность и на все последующие времена, выступает как момент получения новой, более сложной вещи. По отношению к обществу, сложность означает, что культура, которая внешне может упроститься в связи с тем, что множество образцов жизни и поведения уходит в безосновное начало своего бытия, тем не менее, приобретает новые формы. Так, идея личной свободы, доведённая до крайних пределов, до своей категориальной полярности, через анархию революционных мятежей привела к крайне деспотичному коммунизму, юридическому постоянному насилию всех над каждым. Предсказание К. Н. Леонтьева прозвучало ещё до зари Серебряного века: «коммунизм в своих буйных стремлениях к идеалу неподвижного равенства должен… привести… к новому юридическому неравенству… к новым формам личного рабства или закрепощения [6; с. 155]. Отец Александр Мень сравнил современность с первым веком нашей эры – тем временем, когда родилась новая Церковь. Это тоже был один из моментов становления: раннее христианство по большому счёту оказалось безразличным к культурным различиям и своеобразию народов, принимавших его. Православная культура была вобрана и обрела новые формы в преобразованном христианским исканием напряжении переосмысленных категориальных полюсов.

          Серебряный век положил начало философской критике оппозиций сознания и материи, смысла и бытия, разумного и неразумного, трансцендентального и эмпирического, объективного и субъективного, письма и речи – критике и деконструкции, которые в западной культуре набрали полную силу во второй половине прошлого столетия. С ощущением рождения новой Церкви, происходящего поверх культурных различий, не стоящего в отношении к культуре, Серебряный век стал выражением настоящего искания в мысли, музыке, словесности, языке – точкой срединного момента истории. Помешать этому становлению не мог даже революционный переворот, поскольку и он был, в известной степени, поглощён самим становлением. Мысль индуцировала саму себя внутри ещё не оформленного в теоретических понятиях поля структурного напряжения автокоммуникации культуры. Автокоммуникация же в силу того, что собеседник является дальним, а не ближним, конкретным, всегда неопределенна: мы не знаем, какими станем в масштабах летоисчисления исторической жизни общества, мы можем только предполагать. Тем более что, как это прочувствовал Р.-М. Рильке, русские «люди исполнены далей, неопределённости и надежды, это люди в становлении. И надо всем – Бог, который никогда не был определён…» [8; с. 136]. Сообщение, адресованное «товарищам потомкам», идёт от индивида к индивиду, а не от толпы к толпе, тем самым ещё более увеличивая неопределённость, чем в случае беседы одного человека с другим.

          Метафору Гераклита возможно истолковывать и как поэтическую, образы которой условны, необязательны, но и в этом случае они открывают некоторую перспективу. Духовное бодрствование, когда для человека действует только один закон – закон радостного и плодотворного творческого усилия, обнаруживает нашу повседневную человеческую несостоятельность, неспособность проникнуться множеством смыслов культуры и, как следствие, коллективное пребывание в мире иллюзий, в мире газетных столбцов, где происшествия последних суток выдаются за события настоящей жизни. Именно бодрствование, чудодейственное пробуждение, вырывает человеческий дух из пут повседневности псевдонатурального мира вещей, в котором наша деятельность во многом носит характер слепого копирования образцов. В таком полусонном состоянии общественность одурачивает себя лозунгами промышленного воспроизводства, которые с легкостью могут выступать в обличье национальной идеи, поскольку наиболее близки и понятны. Так, новомодное предложение перевернуть пирамиду приоритетов, исходящее от «интеллектуалов», получающих дивиденды с монополистической собственности, означает провозглашение Газпрома, Роснефти и идущих вместе с ними частных нефтедобывающих компаний геополитической целью. Финансово-промышленные группы из средства существования исторического предприятия превращаются в его цель, в «энергетические войска стратегического назначения». Пожалуй, это и есть провисание тетивы. Культурно-историческая общность, утратившая собственную цель существования, обречена на участь отнюдь не великой энергетической державы, но механического привода к длинной трубе газового и нефтяного снабжения других цивилизаций. Поэту или философу Серебряного века и в больных снах не могла привидеться подобная перспектива.

          Не меньшая глупость – забвение марксистской и постмарксистской философии на фоне жадного стремления к публикациям в западных изданиях. Формулировать достижения русской философии из расчёта, насколько она причастна современному западному философствованию, означает прикладывать чрезмерные усилия в попытке привязать русскую культуру к европейской. Сама связь не нуждается в доказательстве и плодотворности. Но культура и философия Серебряного века не укладывается в прокрустово ложе категорий западной мысли, и мы, воспроизводящие её ходы, прозрения и открытия, не можем довольствоваться крохами со стола зарубежных мыслителей, протискиваясь по возможности в их плотно сомкнутые ряды.

          После молчания И. Ф. Анненский ответил ученику:

          «Но можно писать стихи и к Богу… по вашей терминологии… с почтительной просьбой вернуть их обратно, они всегда возвращаются, и они волшебнее тогда, чем другие… Да, да… «есть мудрость в молчании», как говорят. Но лучше ей быть в словах. И она будет» [1; с. 143–144].

          В диалектике становления культуры и цивилизации точка категориального синтеза полюсов равновременна и неопределенна, однако оставаясь в таком своём качестве, она объясняет само многообразие культуры и самобытность цивилизации.

          Несколько лет спустя восторженная почитательница таланта Н. С. Гумилёва выпалила на едином дыхании: «Вы, Николай Степанович, первый русский поэт современности». На что тот спокойно и серьёзно возразил: «Неправда. У Блока есть одно-два стихотворения, которые выше всего, что я написал за всю свою жизнь» [4; с. 317]. Бездны непонимания разделяют вершины мысли. Именно из такой бездны приходится ныне восходить к Серебряному веку.

          Список литературы

          1. Адамович Г. В. Вечер у Анненского //          Николай Гумилёв в воспоминаниях современников.– М.: «Вся Москва», 1990. – С. 142–144.

          2. Анненский И. Ф. Книги отражений. М.: Наука, 1979.

          3. Бибихин В. В. Наше место в мире / В. В. Бибихин. Другое начало. – СПб.: Наука, 2003. – С. 262–272.

          4. Гумилёв Н.С. Письма о русской поэзии. – М.: «Современник», 1990.

          5. Донских О. А. Культура, не ставшая цивилизацией // Россия как цивилизация. Сб. науч. тр. – Новосибирск: НГУЭУ, ИД «Сова», 2008. – С. 3–21.

          6. Леонтьев К. Н. Избранное. – М., 1993.

          7. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. – М.: Ладомир, 1994.

          8. Тавризян Г. М. Предисловие к публикации «Габриэль Марсель. Рильке, свидетельство духовного: Лекция вторая» // Вопросы философии. – 1998. – № 1. – С. 135–159.