О. Б. Соловьёв

ИННОВАЦИОННОЕ ОБЩЕСТВО:

МЕЖДУ НАДЗИРАНИЕМ И КОНТРОЛЕМ

            Постиндустриальное экономическое развитие осуществляется только в том в обществе, в котором инновации и инновационное мышление представляют реальное качество повседневной жизни, а не фиктивную ценность идеологии. Именно субъект власти решает, что нужно знать, какие инновации нужны обществу, на кого они «работают»: делают ли они богатых ещё богаче, а бедных беднее. Вместе с тем необходимо также понимать, что это за общество, в котором инновации обеспечивают свободное развитие, а не один только потребительский бум, стимулируемый кредитами и ведущий к обнищанию масс в случае девальвации национальной валюты и дефолта по долгам государственных корпораций.

            В побуждении к инновационной деятельности суммируются два вектора – вектор собственно экономического развития общества и вектор реализации властных технологий. Первое в отечественной традиции было принято характеризовать в терминах социально-исторической теории К. Маркса, позднее – экономических моделей Дж. М. Кейнса, Ф. фон Хайека и М. Фридмена. Технологии реализации власти стали предметом политической науки, возникшей на постсоветском пространстве по образцу западных исследовательских проектов. Воспользуемся исторической моделью М. Фуко, оперирующей понятиями суверенитета, дисциплины и контроля.

            Согласно М.Фуко, общества дисциплины приходят на смену обществ суверенитета в XVIII и XIX вв. и расцвет их приходится на эпоху, непосредственно предшествующую мировым войнам. В отличие от обществ суверенитета, дисциплинарные общества ориентированы не только и не столько на сбор налогов с населения страны, сколько на организацию фабричного производства и сопутствующих ему гигантских пространств изоляции, отношения между людьми в которых строго регламентированы, закрыты, не подвержены пересмотру и изучению и вообще не являются предметом обсуждения. Власть таким образом организует эти пространства, что человек проводит в них большую часть своей жизни: с детства семья и школа ограничивают круг его общения и, в известной степени, подчиняют своему уставу, который, как и устав воинской службы, выверяет  поведение в соответствии с казарменным распорядком, исключающим тлетворное влияние улиц и площадей. Тюрьма и больница – пространства изоляции, что называется, par excellence. Однако идеальным изоляционным проектом выступает заводское или фабричное производство, которое концентрирует и распределяет пространство и упорядочивает время с целью такого расположения производительных сил в пространственно-временном континууме, чтобы полученный результат превышал сумму изначальных сил.  

            Теория прибавочной стоимости К. Маркса описывает экономический базис обществ принуждения и дисциплины, развитие которых, согласно его экономическому учению, можно определить как индустриальную стадию капитализма. На смену простому товарному производству обществ суверенитета (Т→Д→Т) приходит расширенное, основанное на наёмном труде капиталистическое производство дисциплинарных обществ (Т→Д→[СП+РС]→Т’→Д’). Появляется спекулятивный капитал (Д→Д’); начинается ускоренное развитие науки и техники. В описанной К. Марксом капиталистической общественно-экономической формации инновации возникают, как правило, за пределами традиционных производств. Так, заслуга изобретения механического ткацкого станка принадлежит Эдмунду Картрайту, священнослужителю по роду занятий. В британскую текстильную промышленность фабрики были внедрены Ричардом Аркрайтом, производителем париков, а не самими ремесленниками или торговцами, которые поставляли им сырьё и обеспечивали заказы. К началу прошлого века в промышленных технологиях к видимому миру рычагов, шестерён, шатунов, осей и коленчатых валов добавился невидимый мир атомов, электромагнитных волн, электронных потоков, бактерий и вирусов, в результате чего новым источником совершенствования производства стали взаимные связи между фундаментальной и прикладной наукой.

            Известное противоречие в капиталистическом способе производства, описанное К. Марксом, состоит в том, что рабочие, как покупатели товара, ограничены минимумом заработной платы и не могут воспользоваться результатами постоянно расширяющегося товарного производства. Число же капиталистов в силу концентрации капитала постоянно уменьшается, и монополия капитала, таким образом, становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. К. Маркс сделал вывод о монополии капитала как приговоре всей общественной системе капиталистического хозяйствования.

            Почему ныне современный капитализм не порождает тех непреодолимых противоречий на путях социального развития, какие в начале прошлого века привели к великой депрессии в США и утверждению фашизма в Европе и большевизма в России? Опираясь на социально-историческую концепцию К. Маркса или более поздние социально-философские теории, к примеру, М. Хайдеггера, мы приходим к выводу о том, что фундаментальная причина социального движения это усовершенствование средств производства. По Марксу, техническое развитие приводит к смене общественно-экономических формаций. М. Хайдеггер, указывая на «тайну планетарной сверхмощи неосмысленной сущности техники», полагал, что нацизм и большевизм возникают как результат встречи планетарной техники с современным человеком. Какая политическая система может соответствовать техническому, атомному веку, у Хайдеггера не было ответа. Он не был уверен, что такой системой является демократия.

            Соответствие между типом общества и типом машины было вполне очевидным и для Ж. Делёза, хотя он и не считал, что машины определяют тот или иной тип общества, но был согласен с тем, что машины выражают собой социальные формы, которые их производят и используют. Общества суверенитета использовали простые машины – рычаги, тяги, часы; более поздние дисциплинарные общества оснастили себя машинами и использовали энергию, вместе с пассивной опасностью энтропии и активной опасностью саботажа. Общества контроля изобрели кибернетические машины и компьютеры, пассивная опасность которых – зависание, а активная – пиратство и внедрение вирусов.

            Трансформация общественных отношений, как на уровне хозяйственной практики, так и прослеживаемая в экономической теории, позволила использовать капитализм для большинства членов общества. Каким образом капиталистическая общественная система смогла осознать собственные пороки? Во-первых, общество дисциплины это система с рефлексией, изменяющая саму себя, реализующая механизмы не только собственно научно-технического развития, но и механизмы осознанных социальных преобразований. Во-вторых, осознание капитализмом своей социальной функции произошло совсем не в силу благотворительности или потому, что на западе они умнее, чем мы на востоке. В западном обществе это было сделано в результате рациональной оценки экономической эффективности комплексного изменения системы хозяйствования и социальных институтов. Одной из причин переоценки была, несомненно, социальная катастрофа в России – гигантский эксперимент, приведший к геноциду нации. Преобразование капитализма, прежде всего в США, затем в Западной Европе, произошло, в том числе, и за счёт России, о чём свидетельствуют итоги обеих мировых войн.

            К. Маркс, а затем и В. И. Ленин оказали «услугу» современникам и потомкам, разъяснив, в чём должно заключаться главное направление экономического и государственного развития  капитализма. Обществу предстояло создать массового потребителя, способного обладать высоким потребительским спросом. Этот потребитель будет заинтересован в развитии, а не уничтожении капитализма, причём в развитии таком, какое проявляется в неизменном повышении уровня жизни большинства членов общества, а не только верхушки имущественной пирамиды. Другого выхода быть не может – экономическая теория К. Маркса и Ф. Энгельса недвусмысленно эксплицирует, чем завершается стихийное, неконтролируемое политическими и экономическими социальными институтами развитие капитализма. В. И. Ленин, в свою  очередь, практически доказал, каким социальным взрывом чревато массовое обнищание населения в периоды кризисных явлений или затяжной войны.

            Дисциплинарное общество осознало свою социальную функцию, когда Ф. Д. Рузвельт взялся за осуществление нового курса. С ним сочеталась принципиально новая экономическая теория спроса и государственного экономического регулирования – «Общая теория занятости, процента и денег» Дж. М. Кейнса. После дебатов об англосаксонской и австрийской традиции в экономической теории Дж. М. Кейнс пришёл к выводу о том, что экономика не столько наука о мышлении в терминах моделей, сколько искусство выбора моделей, соответствующих постоянно изменяющемуся миру. В результате анализа причин и последствий изменения стоимости денег, влияния инфляции на распределение доходов, анализа зависимости между ожиданиями в изменении цен и процентными ставками учёный счёл, что приоритетом денежно-кредитной политики является поддержание стабильности внутренних цен, а не завышение курса национальной валюты, как это делало правительство У. Черчилля после первой мировой войны. При этом Дж. М. Кейнс настаивал на отсутствии автоматической балансировки между ожидаемыми сбережениями и инвестициями.

Дж. М. Кейнс высказывал мнение об ошибочности трудов К. Маркса в научном плане и бесполезности их для капитализма 1930-х гг. Между тем в стимулировании выхода из депрессии за счет роста  именно покупательной способности населения и, как следствие, расходов населения при условии использования государственных средств и состояло открытие Кейнса. Он полагал, что рост потребления создаёт рабочие места и тем самым способствует оздоровлению экономики. Для этого требовалось государственное вмешательство в экономику – не тотальная государственная монополизация отраслей промышленного производства, а правительственное регулирование жилищного строительства, сельского хозяйства, военно-промышленного комплекса, создание необходимой для бизнеса инфраструктуры. Другими словами, планирование в умеренных масштабах, какое было осуществлено Ф. Д. Рузвельтом.

            Дж. М. Кейнс и Ф. Д. Рузвельт, таким образом, задали обществу направление перехода от властных технологий с открытым характером, открытость которых состоит в явном надзирании и принуждении к труду, к властным технологиям, которые манипулируют людьми, соблазняя их как потребителей. Принуждение становится скрытым, надзирание превращается в контроль, осуществляемый при помощи высоких технологий, которые собственно и характеризуют вступление общества в постиндустриальную эпоху инновационных решений. С развитием информационных технологий традиционные факторы производства – земля, труд и капитал – потеряли былое значение и уступили его другому источнику прибавочной стоимости и наращивания капитала – знанию. Необходимость этих технологий стала неоспоримой, когда общество вступило в новый этап развития, который Ж.-Ф. Лиотар охарактеризовал как постиндустриальный.

            Отношение к кейнсианской модели в середине 1970-х – начале 80-х гг. определялось качественно новым уровнем развития техники и производительных сил. Новый уровень потребления размыл границы классового деления общества на капиталистов и рабочую силу. В развитых странах число наёмных работников, приобретающих на заработную плату, не предметы потребления, а средства производства – акции предприятий, а также вкладывающих свои сбережения в государственные и корпоративные долговые обязательства, стало сравнимо с числом рабочих, не владеющих акциями и облигациями. Однако уровень жизни последних также не позволяет причислять их к описанному К. Марксом пролетариату. Не удивительно, что М. Тэтчер называла Дж. М. Кейнса «динозавром», а Р. Рейган с 1983-го года стал реализовывать политику, основным принципом которой стало дерегулирование. В экономической науке восторжествовали волновая теория Ф. фон Хайека и монетаризм М. Фридмена. Стабильности цен начали добиваться на путях неинфляционного роста количества денег, ограничив способы государственного регулирования экономики налоговым и бюджетным механизмами. Для постиндустриального общества, когда равновесные цены и объемы производства сразу реагируют на изменение ситуации, к примеру, появление новой технологии, это был тактически оправданный шаг, позволяющий дать новый импульс предпринимательству и добиться достижения известных политических целей. Однако монетаристская денежно-кредитная политика, при которой изменения роста денежной массы определяют изменения интенсивности роста номинальных доходов, могла быть реализована в обществе с высоким уровнем жизни и таким уровнем развития производительных сил и производственных отношений, что позволяет характеризовать общество как информационное.

            Вместе с тем дерегулирование экономики, отсутствие существенных социальных гарантий со стороны государства не может не усиливать имущественный разрыв в обществе. Монетаристская модель если и могла быть применена на постсоветском пространстве, то исключительно к странам Восточной Европы, которые могут рассчитывать на помощь Евросоюза в случае финансового и экономического коллапса. В условиях разрастающейся бюрократизации, шаткости прав на собственность, отсутствии инвестиций в инфраструктуру и колоссальном росте коррупции Россия, как прежде – из феодализма в коммунизм, предпринимает попытку из государственно-монополистического «развитого» социализма, минуя пятьдесят лет кейнсианского развития, вступить в современный постиндустриальный капитализм. В новом веке российская власть широко использует технологии общества потребления – технологии соблазнения и контроля. Это происходит в обществе, в котором уровень жизни кардинально отличается от западных стран. Покупательная способность большинства трудоспособного населения немногим превышает прожиточный минимум, а значит, положение дел весьма напоминает то, что описано в «Капитале» К. Маркса и «Развитии капитализма в России» В. И. Ленина. В отсутствии самого потребителя – кредитоспособного заёмщика, да и, в общем-то, кредитора – национальной банковской системы с частным капиталом и реальным притоком инвестиций, монетаристская денежно-кредитная политика задействует технологии соблазнения и тем самым обрекает население на увеличение потребления без соответствующего уровня развития производительных сил. Репрессивный же аппарат государства до сих пор опирается на технологии надзирания и принуждения к труду, технологии общества дисциплины начала прошлого столетия. Этот явный разрыв между надзиранием, с одной стороны, и соблазнением к потреблению, с другой, порождает социальную напряжённость и не может не сказываться на монетаристской модели управления рынком в сторону корректировки её к большей степени государственного регулирования рыночных отношений. Однако это лишь полумеры.

            М. С. Горбачёв в работе «Всемирный кризис» пишет:

            «В последующие месяцы жадность и безответственность немногих затронет всех нас. Ни одна страна и ни один сектор промышленности не смогут избежать кризиса. Экономическая модель, возникшая в начале 80-х и основанная на получении максимальной прибыли благодаря отмене регулирования, необходимого для защиты интересов всего общества, близится к закату.

Нынешняя модель глобализации привела к кризису индустриализации целых регионов, к упадку инфраструктуры, сокращению действия социальных систем и спровоцировала напряженность из-за неконтролируемых и нерегулируемых экономических, социальных и иммиграционных процессов. Моральный ущерб огромен, он отразился даже в лексике: уклонение от уплаты налогов стало называться «налоговым планированием», массовые увольнения превратились в «оптимизацию персонала» и всё в таком роде.

            Союз политиков и бизнесменов, которые десятилетиями толкали нас к отмене госконтроля, распространяя принципы «невмешательства» в экономиках всего мира, с аналитиками, которые поддерживали те ценные бумаги, в которых имели свои интересы, и с теоретиками-экономистами, которые предлагали в качестве единственного решения любой проблемы «отмену всякого контроля», был деструктивным и зачастую коррупционным. Мы видели это в России, где такие рецепты продвигались с почти маниакальным упорством в 90-е годы. Ныне, когда эта опасная и аморальная пирамида рушится, мы должны подумать о модели, которая придет ей на смену. Я не предлагаю разрушить ее бездумно, у меня под рукой нет готовых решений. Перемены должны быть постепенными. Должна возникнуть новая модель, больше не основанная только на выгоде и потребительстве.

Я убеждён, что в новой экономике потребности общества и блага общества должны играть значительно большую роль, чем ныне. Потребности общества достаточно ясны: здоровая окружающая среда, современная и функциональная инфраструктура, система образования и здравоохранения, доступное жилье. Для создания модели, в центре которой будут эти потребности, потребуется время и усилия. Потребуется интеллектуальный поворот. Но политики, которые несут ответственность за преодоление нынешнего кризиса, должны помнить одну вещь: без морального компонента любую систему неизбежно ждет крах» («La Stampa», 11.11.2008 г.).

            На заре кибернетики Дж. М. Кейнс предложил свою экономическую модель индустриального общества. В США, а затем и в странах Западной Европы повышение качества жизни людей сопровождалось целенаправленными вложениями в науку, здравоохранение, образование. Без чёткой государственной политики, направленной на всемерное повышение качества жизни населения, никакая инновационная деятельность осуществиться не может: иначе, кадры, которые «решают всё», в который раз будут размениваться страною за рубежом. Несомненно, что с развитием техники, производительных сил и производственных отношений кейнсианская модель не потеряла своего значения. Капитализм, в котором масса населения обладает покупательной способностью, гарантирующей расширенное производство, это капитализм для большинства. Он обнаруживает, что есть сферы человеческой деятельности, в которых рыночные механизмы не работают. Смысл социальной политики и государственных расходов на образование, науку, здравоохранение и жилищное строительство состоит как в борьбе с бедностью через перераспределение богатства и тем самым в предотвращении социальных взрывов, так и в развитии того, что прежде называлось у нас «человеческим фактором» и подразумевало повышение производительности труда и интенсификацию экономики. Всё это происходило в условиях либерализации и демократизации государственной власти и не могло состояться без гласности, без попытки осознать, что представляет собой современное общество и каким образом возможно «благосостояние для всех».