к. филос. н. Соловьёв О. Б.
Научное познание и объективирующая установка
Нацеленная на производство знаний, научная деятельность осуществляется в объективирующей установке. Э. Гуссерль называл эту установку естественной или, обобщённо, догматической, когда, будучи обращён к миру, человек полагает его существующим и считает себя его частью. Обозначает ли это, что наука не в состоянии преодолеть натурализм, избежать гипостазирования конструируемых ею понятий? В двадцатом веке ряд научных теорий, не будучи натуралистическими, тем не менее, не отказались от объективирующей установки. Какую онтологию утверждают они фактом своего существования? Следует ли считать их всего лишь результатом конвенции, содержащей исторически обусловленную и потому относительную истину, без какой-либо попытки выйти за пределы предметной реальности? Или они, выявляя способ решения метатеоретических проблем интерпретации, претендуют на универсальную методологическую значимость, игнорировать которую современное образование не вправе?
Наука есть не что иное, как получение объективного истинного знания, строение которого предполагает обязательную референцию смысла к его значению в предметной сфере. Классическая рациональная наука занимается не смыслами самими по себе, остающимися прерогативой метафизики, но знаниями о смыслах: смыслы, с которыми она оперирует, имеют свой абстрактный теоретический или конкретный предметный референт. Мы можем видеть, что закон это гипостазированное представление о природе объективного мира: его существование полагается учёным-натуралистом не зависящим от точки зрения наблюдателя, подлинной сущностью наблюдаемых природных явлений. Язык закона математичен, а если нет, то предельно формализован. Эта формализация закона в языке – свидетельство гипостазирования закона как самостоятельной сущности, определяющей многообразие наблюдаемых явлений-существований. И то, что закон гипостазирован в формализованном языке, создаёт предпосылку экспериментирования – условия, при котором ту или иную систему естественных объектов можно сделать заранее поддающейся расчёту и тем самым пригодной к описанию, в том числе, и в образовательных целях.
В современную эпоху неклассической и постнеклассической науки эпистемический авторитет владения истиной о сущем принадлежит сообществу исследователей, включённых в совместную деятельность и коммуницирующих друг с другом. В пространстве гипостазированного языка науки за феноменом понимания скрывается универсум социальных эстафет – поле предпонимания, имеющее природу социальной практики. Понимание – это не просто метафизическое умозрение смысла, но результат сложного процесса мышления, протекающего на определённом социокультурном материале. Рассмотрим, каким образом организован этот «материал»: в каких связях и отношениях между элементами ситуации деятельности и коммуникации возникает объективирующая и перформативная установки и возможны ли единые общеметодологические решения проблемы объективации смысла и преподавания естественных и социальных наук.
Часть наук уже на стадии наработки эмпирических данных сталкивается с герменевтическими проблемами, что позволяет говорить о проблеме «двойной герменевтики» – герменевтическом измерении и получающего опытную проверку теоретического знания, и самого факта опытной его проверяемости. Герменевтику, как деятельность, направленную собственно на достижение понимания, Р. Рорти ограничивает «отклоняющимися дискурсами», областью непонимания. Конечно, именно наука и философия привносят в мир непонятное, ставят проблемы. Однако подходит ли это ограничение применимости герменевтики к методологии, в частности социальных наук, в которых вполне нормальна ситуация почти искусственно порождаемой потребности в интерпретации? Мы скорее согласимся с Ю. Хабермасом, высказывающим мнение, что герменевтика не закреплена за сферой благородного и неконвенционального [1].
Смена объективирующей установки на перформативную не панацея от натурализма и вообще не может быть эффективной. Даже психологическим понятиям нельзя обучиться исключительно на собственном опыте: для их употребления необходимо, чтобы обучающийся был знаком с критериями от третьего лица. Попытки американского аналитика Дж. Сёрла обосновать субъективную онтологию сознания, а вместе с ней возможность теоретизирования от первого лица имеют следствием ещё менее «благородный» натурализм, чем тот, который, казалось бы, уже преодолён [2]. Натуралистическое гипостазирование не чувствительно к установке субъекта коммуникации: понимание лишь тогда может называться пониманием, когда возникает как у первого – говорящего – лица, так и у слушающего его третьего лица, волей-неволей находящегося в объективирующей установке. Всеохватное гипостазирование отступает по мере того, как интерпретатор утверждается в рефлексивной позиции. Рефлексивный субъект сознаёт, что оперирует не смыслами, якобы данными ему как они есть, но знаниями о смыслах, конструируемыми в ситуации деятельности, в которой он принимает участие как наблюдатель, теоретик, методолог, «умная голова».
В то же время учёный не может отказаться от объективирующей установки, не рискуя быть уличённым в субъективизме. В одном случае – в случае классического рационализма – он объективирует гипостазированные смыслы, наделённые самостоятельным и, по его мнению, независимым от исследования существованием. В другом – в случае неклассического и постнеклассического рационализма – учёный осознаёт, что имеет дело не с реальностью самой по себе, а с актами мыслительной и предметной деятельности, направленной на получение знания. Смысл, «открываемый» этими актами, имеет знаковую форму, т. е. связан логико-лингвистическим отношением и экстралингвистическим действием с предметной реальностью. Однако рефлексивный выход позволяет учёному и методологу увидеть как принципиальную невозможность путём истолкования, комментария или чего-либо ещё отделить означаемый смысл от означающего его текста, так и фатальную несамотождественность смысла текста по мере того, как текст перечитывается и осмысливается заново. Включая текстуальность в текст, рефлексивный субъект тем самым избегает гипостазирования смысла, увековечивания его в знаковой форме. Интерпретация знаковой формы, понимание ситуации деятельности рассматривается им как одно из возможных в данный момент прочтений, обусловленное методами, средствами и задачами, выбранными в связи с целью исследования.
Рефлексивная объективация смысла или цели деятельности отличается от гипотетической установки перформативных высказываний первого лица направленностью на объективный результат. В то же время рефлексивная объективация имеет преимущества, свойственные перформативной установке: она не замкнута в форме и допускает возможность варьирования смыслом сообщения в зависимости от того или иного контекста мыслительной и предметной деятельности и коммуникации. Передаваемый смысл постоянно подвергается изменению исходя из самоописания системы коллективной деятельности, в котором предшествующее самоописанию состояние возможно только теоретически отделить от последующего. Игровые отношения текста с контекстом организуются в семиотическом пространстве, исходными точками которого оказываются не отдельные изолированные слова, знаки и подразумеваемые ими смыслы, а отношения минимально двух знаков (или двух текстов, взятых как знак). Смыслы сталкиваются, находятся в движении между полной тождественностью и абсолютным несоприкосновением. По отношению ко всему пространству смыслов-значений текста, постигаемому во всей совокупности возможных связей смыслов между собой и каждого из них внутри целого, каким является сам текст и восполнение его до контекста, Ю. М. Лотман употреблял термин «объёмный смысл» [3]. Объёмный смысл обладает памятью о своих прошедших состояниях и умеет «предчувствовать» будущие. Его границы размыты, их определённость обусловлена самоописанием рефлексивной системы и не может быть установлена раз и навсегда в силу игровой непредсказуемости смысловых взрывов – научных и культурных революций, социальных потрясений или экономических кризисов.
Благодаря рефлексивной объективации смысла мы достигаем более глубокого понимания как физических, так и социальных проблем. Философская проблематика вообще вся выстраивается в конструктивном поле рефлексивного осмысления [4]. Однако и в научном исследовании выводы, ничего не добавляющие к наблюдаемой эмпирической закономерности, а лишь констатирующие её, не представляют теоретической ценности. Для того чтобы разобраться в действительном, необходим рефлексивный выход в пространство возможного или, как говорят сами учёные, мысленный эксперимент. Последний есть не что иное, как идеализированный опыт, невозможный в реальных условиях, но производимый вне них или за ними. Для того чтобы «открыть» закон учёный-теоретик, подобно метафизику, должен совершить выход в семиотическое пространство с отсутствующим предметным значением – референтом, к которому можно было бы отнести производимый в ходе идеального экспериментирования смысл. Наука начинается с недоверия к интуитивным выводам, базирующимся на непосредственном наблюдении и ведущим по ложному следу. Об этом свидетельствует масса открытий, сделанных со времён Галилея и Ньютона. Учёный, оставаясь в объективирующей установке, что называется, включает воображение. Он более не ссылается на то, что видит глазами, но привязывает свои рассуждения к тому, что видит умом. Предметные референты остаются теми же – «солнце всходит и заходит» – и всё же не теми: меняется знание о происходящем, меняется смысловая картина действительности – «планета вращается вокруг своей оси». Объективация «объёмного смысла» не возможна без рефлексивного выхода в мысленный эксперимент, в теоретизирование, в проблемное метафорическое поле контекста.
Значение мысленного эксперимента, а вместе с ним и рефлексивной объективации смысла мы рассмотрим на примере, который находим в книге А. Эйнштейна и Л. Инфельда «Эволюция физики». В связи с огромными достижениями механики во всех её приложениях и частях уверенность в том, что с помощью простых сил, действующих между неизменными объектами, могут быть описаны все явления природы, получила развитие и на протяжении двух столетий после Галилея и Ньютона оказывала влияние на естественнонаучные изыскания. В девятнадцатом столетии условие полного понимания природы виделось Г. Гельмгольцу в том, чтобы задача сведения физических явлений к неизменным силам притяжения или отталкивания, величина которых целиком зависит от расстояния, была разрешимой. Если бы наука развивалась по линии, намеченной немецким физиком, мы были бы благодарны ей за кинетическую теорию вещества, но ничего бы не ведали о квантовой механике, неопределённостях Гейзенберга, дополнительности Бора, корпускулярно-волновом дуализме, теории относительности Эйнштейна и других физических сущностях и явлениях, открытие которых обогатило неклассическую рациональность. Однако и в рамках классической рациональности рефлексивная объективация смысла, не доверяющая интуиции, но проверяющая её, подвергающая очевидное дедуктивному сомнению, играет не последнюю роль. Оценив значение открытия Галилея, физики поднимают вопрос о природе механического движения, фундаментальный вопрос о том, как нам следует понимать его природу, ответ на который образует руководящую идею в дальнейших исследованиях [5].
Вдумчивое отношение к интуитивно понимаемым истинам, открывающимся в опыте и идеализированном эксперименте, делает теорию рефлексивной. В рефлексивной позиции учёный получает возможность подойти не только к обобщению эмпирического опыта и выявлению законов, связывающих данные в опыте явления, но и к пониманию того, что делает эмпирический опыт именно таким, каков он есть. Ведь мир может быть иным, одним из возможных, но мир именно такой, какой он есть. Так, Галилей, желая понять, почему нам с земли кажется, что солнце вращается вокруг земли, хотя на самом деле всё обстоит иначе, вывел принцип относительности, согласно которому все инерциальные системы отсчёта провозглашались равноправными. Но Земля движется с ускорением, Земля как планета – неинерциальная система отсчёта; Эйнштейн обобщил этот принцип в специальной теории относительности, согласно которой все, неинерциальные в том числе, системы отсчёта с точки зрения протекания физических, химических, биологических и других процессов могут рассматриваться как равноправные. На каждом шаге своего исследования Эйнштейн был вынужден задумываться над основаниями эмпирического опыта и ставить мысленный эксперимент. Таким образом, неклассическая рациональность, возникающая из рефлексивных процедур осмысления, требует постоянной организации научного исследования под знаком упрямого вопрошания, почему опыт именно такой и никакой другой.
Отечественный психолог Н. Н. Вересов предлагает различать рефлексивные теории и теории эмпирические, позитивистские [6]. Позитивистские теории обобщают эмпирический опыт, выявляя законы реальности такой, как она нам дана. Рефлексивные теории строятся на ясно сформулированных постулатах, пусть даже и противоречащих эмпирическому опыту, но объясняющих, почему эмпирический опыт именно таков – почему для наблюдателя с земли кажется, что солнце всходит и заходит. Рефлексивные теории допускают множество описаний реальности (к примеру, пространственно-временная кинематическая и причинная динамическая картины процессов в квантовой механике), однако исходят при этом из требования, чтобы использование классических понятий в создаваемых теоретических моделях было свободным от противоречий (принцип соответствия Н. Бора).
Физики столкнулись с проблемой интерпретации квантовомеханической реальности, когда обычное понимание наблюдения физической системы, требующее исключения всяких внешних воздействий, в том числе и воздействий, обусловленных наблюдением, не могло быть реализовано: понятия пространства и времени утратили непосредственный смысл. В силу целостного характера взаимодействия объекта и средств наблюдения стало невозможно однозначно определить состояние физической системы: о причинности в обычном смысле слова больше не могло быть и речи. Участие наблюдателя в физической системе привело к тому, что физики вынуждены были отказаться от гипостазирования квантовомеханических понятий под маской сущностей изучаемых ими объектов. Они признали, что «невозможно приписать самостоятельную реальность в обычном физическом смысле ни явлению, ни средствам наблюдения» [7]. Таким образом, атомная физика смогла получить дальнейшее развитие, только будучи рефлексивной теорией, объективирующей свои законы как смысл ситуации предметной деятельности, направленной на получение знания о микромире, а не как законы микромира самого по себе.
Нельзя не согласиться с Н. Н. Вересовым, что психология была и остаётся наукой позитивистской. Ей ещё предстоит подвергнуть рефлексивному анализу эмпирический опыт и убедиться, что построенная исключительно на основе эмпирии научная теория несостоятельна, ибо никогда не сможет преодолеть кажущиеся незыблемыми и самоочевидными понятия, на первый взгляд соответствующие действительности, как она есть. Запутанность и бесплодие психологии, констатировал Л. Витгенштейн, не следует объяснять тем, что она «молодая наука» [8]. Её состояние – состояние эмпирической позитивистской науки – несравнимо с состоянием физики, которая уже и на ранних стадиях была организована, в известной степени, рефлексивно-теоретическим образом. И. Ньютон не опредмечивал силы дальнодействия – его знаменитый принцип «гипотез не измышляю» направлял исследование на поиск математического смысла наблюдаемых явлений, независимо от того, гипостазирован ли этот смысл или нет. В психологии тоже существуют экспериментальные методы, что вводит учёного в заблуждение: он полагает, что существование экспериментального метода станет тем средством, при помощи которого психологическая наука решит свои проблемы, одной из которых является путаница понятий. Между тем, в этой области знания проблема и метод находятся в разных плоскостях, и эксперимент не спасает от бесплодного теоретизирования.
Любая попытка основать науку и образовательную деятельность на интерпретации требует участия рефлексивного субъекта в изучаемом им объекте, а не одного лишь наблюдения и изучения с его стороны. Все изучаемые феномены, природные и социальные, вступают в коммуникацию с понимающим их исследователем, находящимся в объективирующей установке третьего лица и обретают функции текста. Субъект понимания создаёт или восстанавливает такую конфигурацию связей и отношений между разными элементами ситуации деятельности и коммуникации, которая и выступает в качестве знания о смысле – знания, выявляющего содержание сообщения и принимаемого за его интерпретацию. Между тем, любые рациональные реконструкции и интерпретации имеют лишь гипотетический статус. Смысл текста сообщения не может быть измерен с такой же надёжностью, что и физические феномены. Многовековое «подмигивание» смысла интерпретирующему его субъекту не ограничивается рамками исключительно теоретического дискурса. Ценностные суждения закрадываются в речь, констатирующую факты, и тем самым развенчивают иллюзии о будто бы нейтральном в ценностном отношении языке социальных наук. В признании этого факта сходятся представители самых разных философских школ и учений от Маркса, Вебера и Витгенштейна до Куайна, Гадамера и Хабермаса.
Науку, изучающую жизнь знаков в рамках жизни общества, Ф. Соссюр называл семиологией и полагал, что рассмотрение языка как одной из семиотических систем ляжет в основу социальных наук [9]. После того как Г.-Г. Гадамер подверг всесторонней критике теорию вчувствования Ф. Шлейермахера и В. Дильтея, мы знаем, что не в состоянии переместиться в сознание другого человека и разделить понимание его мысли и начальную позицию интерпретатора. Означает ли это, что социальные науки неизбежно субъективны и могут быть сравнимы с науками о духе, а если придерживаться рекомендаций Р. Рорти, то и с литературной критикой, поэзией, религией? Для того чтобы показать возможности рефлексивной объективации в социальных науках нам следует, прежде всего, отделить притязания научного познания на объективность и общезначимость присущего ему понимания от притязаний мышления на применение объясняющей способности. Иными словами, отделить проблему объективации от проблемы роста знаний, противопоставить понимающий и объясняющий подходы.
Социальная реальность объективна; объективно, хотя и не предопределено, познание социального. Познание не предопределено в том смысле, что цели познания не заключены в исследуемом объекте: они ставятся исследователем в зависимости от имеющихся в его распоряжении познавательных ресурсов и социокультурной ситуации, в которой познание социального оказалось востребованным. Решая проблему объективации, историк, социолог, экономист пытается отделить объект от исследователя, стремится задать общезначимое понимание. Осуществляя объективацию содержания своего исследования в рефлексивной позиции, учёный (а в общем случае – методолог) обнаруживает обстоятельство, которое не может не свидетельствовать в пользу постнеклассического идеала рациональности. Он обнаруживает, что социолог находится в обществе, а историк – в истории, а это значит, что наука изучает и описывает не общество, как оно есть, а деятельность, приводящую к накоплению знаний о связях и отношениях как внутри, так и вне того текста (семиотического объекта), который мы принимаем за общество. Объяснить этот объект обозначает проанализировать его объективную обусловленность, согласовать и обосновать знания, которыми мы о нём располагаем, а впоследствии и добиться их существенного роста. В то же время постулировать однозначность понимания этого объекта невозможно, поскольку к нему не применимы классические критерии объективности. Как замечает П. Бурдьё, пересмотр вопроса об основаниях и есть само основание исторических наук.
Так, используя методологическое различение объективной реальности и предметной реальности науки, историк обнаруживает, что именно практика истории как науки придаёт смысл и значение понятию реальности прошлого. Смена картин реальности прошлого или даже вовсе отказ от построения целостной исторической картины вовсе не означает отсутствие реальности «самой по себе» или невозможность получить объективное знание. Находясь в рефлексивной позиции, историк теоретически моделирует объективную реальность прошлого в предметной реальности науки, при этом он осознаёт факт собственного участия в изучаемой им системе, факт своей коммуникации с текстом (семиотическим объектом). Другого способа познать действительность, кроме как вложить в неё смысл и значение мыслительной и предметной деятельности научного сообщества, не существует. Как показал ещё И. Кант, учёный в состоянии открыть в реальности лишь то, что уже имеется или разработано на уровне теоретических средств. Претензии на объективное познание природной и социальной реальности обоснованы только в том случае, если наука в лице своих методологов и учёных готова рефлексивно обозначить свои границы, сделать эксплицитными методологические основания наук.
1. Хабермас Ю. Реконструктивные и понимающие науки об обществе // Ю. Хабермас. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб.: Наука, 2001. – С. 46–47.
2. Соловьёв О. Б. Замечания к построению объективной онтологии сознания // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия «Философия». – 2006. – Т. 4. – Вып. 1. – С. 38–45.
3. Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Ю. М. Лотман. Семиосфера. – СПб.: «Искусство–СПБ», 2004. – С. 146–148.
4. Всякий раз нам необходимо учитывать, что сами эти категории – «мышление», «чувства», «ощущения», «представления» и подобные им получены путём того, что называется рефлексивной объективацией. См.: Мамардашвили М. К. Эстетика мышления // М. К. Мамардашвили. Философские чтения. – СПб.: Азбука-Классика, 2002. – С. 233.
5. См.: Эйнштейн А., Инфельд Л. Эволюция физики. – М. 1965. – С. 11–13..
6. См.: Вересов Н. Н., Агафонов А. Ю. «Внутреннее» – это где? Или возможна ли не-эмпирическая теория сознания? // Журнал прикладной психологии. – 2005. – № 2–3. – Общая психология. – С. 11–26.
7. См.: Бор Н. Избранные научные труды. Т. 2. – М., 1971. – С. 31.
8. См.: Витгенштейн Л. Философские исследования // Л. Витгенштейн. Философские работы. В 2-х ч. – Ч. 1. – М.: Гнозис, 1994. – С. 319.
9. Соссюр Ф. Труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1977. – С. 54–55.