Соловьёв О. Б.
Гераклитов лук самоопределения,
или координаты цивилизации
Метафора лука и стрел, использованная в античную эпоху мышления Гераклитом Тёмным для определения вещей, может послужить индивидуальным выразительным образом и для российской цивилизации. Напряжение тетивы гераклитова лука определяется полюсами, стремящимися к взаимному удалению. Это напряжение создаёт положительную силу, приводящую в движение стрелу или позволяющую извлекать из тетивы звуки вечно тревожной музыки бытия. Благодаря натяжной гармонии тетивы, расходящееся согласуется с собою: логос с огнём, созвучие с разногласием, нецелое с целым, одно со всем, сон с бодрствованием. Интерпретируя мироощущение античного человека, Р. Шерер сравнивает огонь Гераклита с абсциссой, а логос с ординатой системы координат. Таким образом, всякая вещь получает определение, как под углом зрения своего алогического становления, так и под углом зрения вечной неподвижной основы сущего в контексте гармонии вселенского огненного Слова. Как отмечает А. Ф. Лосев: «Это – гармония самих стихий и самих вещей, т. е. совпадение их не внешнее и частичное, но в самих их понятиях, в самих их категориях, в самих их субстанциях» [5, с. 321]. Вектор полёта стрелы – искомая национальная идея, которая, как и любая цель, телеологически обусловливает движение. Чем абстрактнее цель, тем сильнее должно быть напряжение тетивы лука: как следствие, национальная идея, претендующая на роль боготворческой миссии или мировой сверхзадачи, отверзает идеологически опасный разрыв между противоборствующими категориями и субъектами, которые принимают их в качестве своих убеждений. И тогда от вопроса о самоопределении российской цивилизации мы переходим к вопросу о жизнеспособности общества и культуры в условиях возможных реализаций исторического проекта: где предел крепости тетивы, выдерживающей заданное напряжение?
Не перенося метод исторического материализма с формационного уровня на цивилизационный, отметим, что цивилизации в своём развитии диалектически переходят одна в другую. Последующая цивилизация сохраняет те или иные культурообразцы жизни и поведения предшествующей, диалектически отрицая её, и, в свою очередь, уступает место новейшей культурно-исторической общности, объемлющей их обеих, сочетающей культуру нового и, казалось бы, позабытого старого. Так же и разные этапы становления цивилизации приходят в движение наподобие стрелы, выпущенной из гераклитова лука. С этим, прежде всего, связаны трудности самоопределения российской цивилизации и как части европейской цивилизации и культуры, и как самостоятельной, ни на что не похожей культурно-исторической общности. Ведь однажды среди прочих моментов существования цивилизаций наступает такой, когда они все перестают быть самими собой и погружаются в сплошное алогическое становление. Примером последнего могут служить тёмные века после заката западной римской империи: по словам С. С. Аверинцева, «Феодальный порядок, вообще говоря, вышел не из «недр» рабовладельческого порядка. Феодальный порядок вышел скорее из беспорядка. Нужно ли делать оговорку, что при любом состоянии общества господство беспорядка может быть лишь ограниченным, что само понятие беспорядка по необходимости относительно?» [1, с. 20]. Относительность категориальных полюсов гераклитова лука задаёт абсолютность цели движения.
При философской интерпретации метафоры Гераклита момент категориального совпадения противоречий выступает как момент получения новой, более сложной вещи. По отношению к цивилизации, сложность обозначает, что культура, которая внешне может упроститься в связи с тем, что множество образцов жизни и поведения уходит в безосновное начало, точку отсчёта, тем не менее, приобретает новые формы. В ХХ веке российская цивилизация пережила два подобных момента становления в 1917 и 1991 гг. Отец Александр Мень сравнивал современность с первым веком нашей эры – тем временем, когда родилась новая Церковь. А это ведь тоже один из моментов становления: раннее христианство по большому счёту оказалось безразличным к культурным различиям и своеобразию народов, принимавших его. Свободное отношение христианства к культуре впоследствии породило новую европейскую цивилизацию. Как отмечает В. В. Бибихин, «вся она (культура. – О. С.), не в своём разнообразном содержании, а в остроте своего искания оказалась вобрана внутрь нового христианского искания» [2, с. 273]. Всё относящееся к культуре было вобрано и обрело новые формы в преобразованном христианским исканием напряжении переосмысленных категориальных полюсов.
Философская деконструкция оппозиций сознания и материи, смысла и бытия, разумного и неразумного, трансцендентального и эмпирического, объективного и субъективного, письма и речи, наряду с ощущением рождения новой Церкви, рождения, происходящего поверх культурных различий, не стоящего в отношении к культуре, есть выражение настоящего искания, продолжающегося совершаться в мысли, музыке, словесности, языке. Помешать этому становлению не может ничто, ибо мысль индуцирует сама себя внутри ещё не оформленного в теоретических понятиях поля структурного напряжения автокоммуникации цивилизации. Автокоммуникация в силу того, что собеседник является дальним, а не ближним, конкретным, всегда неопределенна: мы не знаем, какими станем в масштабах летоисчисления жизни общественного организма, мы можем только предполагать. Тем более что, как это прочувствовал Р.-М. Рильке, в России «люди исполнены далей, неопределённости и надежды, это люди в становлении. И надо всем – Бог, который никогда не был определён…» [6, с. 136]. Сообщение, адресованное «товарищам потомкам», вне всякого сомнения, идёт от индивида к индивиду, а не от толпы к толпе. Тем самым неопределённость ещё более увеличивается, чем в случае коммуникации одного современника с другим.
Метафору Гераклита возможно истолковывать и как поэтическую, образы которой условны, необязательны, но и в этом случае они открывают некоторую перспективу. Духовное бодрствование, когда для человека действует только один закон – закон радостного и плодотворного творческого усилия, обнаруживает нашу повседневную человеческую несостоятельность, неспособность проникнуться множеством смыслов культуры и, как следствие, коллективное пребывание в мире иллюзий, в мире газетных столбцов, где происшествия последних суток выдаются за события настоящей жизни. Именно бодрствование, чудодейственное пробуждение, вырывает человеческий дух из пут повседневности псевдонатурального мира вещей, в котором наша деятельность во многом носит характер слепого копирования образцов. В таком полусонном состоянии общественность одурачивает себя лозунгами промышленного воспроизводства, которые с легкостью могут выступать в обличье национальной идеи, поскольку наиболее близки и понятны. Предложение перевернуть пирамиду приоритетов провозглашает Газпром, Роснефть и идущие за ними крупные частные нефтяные компании целью отечественной геополитики. Финансово-промышленные группы из средства существования цивилизации превращаются в её цель, в «энергетические войска стратегического назначения». При этом, однако, упускается из виду то, что для российской цивилизации такая постановка вопроса обозначает идеологическую кончину. Культурно-историческая общность, утратившая собственную цель существования, становится отнюдь не великой энергетической державой, но механическим приводом к длинной трубе газового и нефтяного снабжения других цивилизаций. Принимая подобную идею в качестве национальной, мы рискуем тем, что российская марка этого привода однажды будет заменена на какую-нибудь другую, китайскую или балтийскую, например. Поэтому выдвигать лозунг «Великой Энергетической Державы» всё равно, что пытаться выстрелить из провисающей тетивы.
Не меньшая глупость – забвение марксистской и постмарксистской философии на фоне жадного стремления к публикациям в западных изданиях. Формулировать достижения отечественной философии из расчёта того, насколько она причастна современному западному философствованию, обозначает прикладывать чрезмерные усилия в попытке привязать российскую цивилизацию к европейской культуре. Сама связь не нуждается в доказательстве и плодотворности. Но российская культура, а вместе с ней и философия, не может быть уложена в прокрустово ложе категорий западной мысли, допускающих «двойные стандарты» в политике и карикатуры на пророка в «свободе слова». Не стоит ли стремиться сделать российскую цивилизацию такой, чтобы Запад (и не только Запад, но и Юг и Восток) изучал или хотя бы желал понять нашу философию, а не собирать крохи со стола зарубежных мыслителей, протискиваясь по возможности в их плотно сомкнутые ряды?
По мнению В. С. Соловьева, национальная идея это не то, что нация думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности. Этим подчёркнута тайна культуры, хранимая цивилизацией во времени. Не имеет смысла пускаться в поиски национальной идеи, прежде чем не заданы координаты цивилизации – теоретические формулировки категориальных полюсов гераклитова лука. Так, если один полюс – состояние сна, другой – состояние бодрствования. В державе, что «раскисла, опухла со сна» (В. С. Высоцкий), пробуждение чудодейственно как для самого человека, ощущающего себя вырванным из плена неких «паразитов сознания», так и для людей, окружающих его, для всего общества. И это неудивительно: суть пробуждения и духовного бодрствования состоит прежде всего и всегда в нравственном озарении. Таково знаменитое пробуждение Якова Бёме. В русской культуре это не только былинный богатырь Илья Муромец, но и Константин Левин в заключительной части «Анны Карениной», Родион Раскольников в эпилоге «Преступления и наказания».
Человек уподобляется безгласному миру живой природы, добровольно или в силу тех или иных обстоятельств отказываясь от рефлексивного осмысления производимой им деятельности и превращаясь из цели в средство. Г. Гессе писал: «Духовную жизнь фельетонной эпохи можно сравнить с выродившимся растением, которое без пользы уходит в рост, а последующие поправки – со срезанием этого растения до самых корней» [4, с. 24]. Ужасная девальвация слова эпохи фельетонов наступает, когда люди попадают в море сведений, лишённых смысла в своей отрывочности и разрозненности. В лучшем случае, они слушают доклады о писателях, чьих произведений никогда не читали, радуются, если с грехом пополам узнают одно из модных интеллектуальных словечек, перетряхиваемых бандитами духовного поприща, как игральные кости в стакане. Люди имитируют действие, осмысленно не участвуя в нём, стремятся казаться, а не быть. Тема имитации, развиваемая Ж.-Ж. Руссо в знаменитом «Рассуждении о науках и искусствах», неоднократно поднималась в литературе нового времени от «Тартюфа» Мольера до «Бабьих сплетен» Гольдони. Позднее человек, участвующий в игре, которая никогда не станет понятной ему, – излюбленный персонаж индустриальной и постиндустриальной эпох. Попытки самоопределиться в мире, о котором он думает, что знаёт всё, на самом деле не знает ничего, поскольку не знает самого себя, обречены на провал. Человек без свойств слепо исполняет чужую волю, это в действительности человек без идеологии. Имитируя, он лишает себя шанса осмысленного действия, которое путём распредмечивания могло бы получить рефлексивное развитие.
Английский писатель К. Уилсон, чьи творческие усилия были устремлены к построению оптимистичной версии экзистенциализма, подобную ограниченность человеческого рода дорефлексивной имитацией действия полагал произволом паразитов сознания. «Паразиты сознания» – метафора, разоблачающая неспособность человека отделить себя от мира вещей. Она высвечивает слабое развитие способности современного общества людей газеты рефлексировать, или понимать, различие между целеполагающей деятельностью и дорефлексивным действием по образцу, которое, будучи включено в социальные процессы-эстафеты, превращается в стереотип поведения. Феноменально переживание, связанное «паразитами сознания», приводит человека к потере смысла жизни, к потере ощущения полноты бытия. Бессознательное ожидание опасности, бдительность, которая не позволяет вниманию отвлечься от мира внешнего, К. Уилсон рассматривал как коренную человеческую привычку. Ф. Бэкон называл такие привычки идолами рода. Они наряду с другими идолами осаждают умы людей. «Указание идолов весьма полезно, – считал он. – Учение об идолах представляет собой то же для истолкования природы, что и учение об опровержении софизмов – для общепринятой диалектики» [3, с. 18]. Изобличая идолов, К. Уилсон объявил войну паразитам сознания: «Стоит разумной расе узнать о существовании вампиров, как сражение будет уже наполовину выиграно. Стоит человеку обрести цель жизни и веру, как он станет почти непобедим» [7, с. 97]. Впрочем, трубный зов английского беллетриста на бой с «вампирами» прозвучал более чем три века спустя, после того как Ф. Бэкон вооружился против них в «Новом Органоне».
Координаты цивилизации затемнены нашим неведением собственной истории и культуры. Факты обретают действительность лишь в контексте обусловливающей их понимание теории. Они могут переосмысливаться бессчетное количество раз, пока не будут выработаны общие категориальные установки современного этапа существования нации, интентумы понимания. Какую цель преследует российская цивилизация? К осмыслению чего она стремится? Какой путь предстоит обществу в условиях новых вызовов окружающей среды? Эти вопросы получают то или иное истолкование, будучи выведены из противоположных полюсов гераклитова лука. Каковым будет содержание полюсов, таковым будет и проект решения содержащихся в вопросах проблем.
Литература.
1. Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. – СПб.: Азбука-классика, 2004.
2. Бибихин В. В. Вера и культура // Наше положение. – М.: Изд-во гуманитарной лит-ры, 2000. – С. 273–274.
3. Бэкон Ф. Соч. В 2-х т. – Т. 2. – М.: Мысль, 1978.
4. Гессе Г. Игра в бисер. – Новосибирск: Новосибирское книжное изд-во, 1991.
5. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. – М.: Ладомир, 1994.
6. Тавризян Г. М. Предисловие к публикации «Габриэль Марсель. Рильке, свидетельство духовного: Лекция вторая» // Вопросы философии. – 1998. – № 1. – С. 135–159.
7. Уилсон К. Паразиты сознания. – Киев: София, 1994.