к. филос. н. Соловьёв О. Б.
О пространственно-временной инверсии
интегративного знания
Тенденция к объединению знаний различных научных дисциплин существовала всегда. В истории науки тому можно найти немало примеров: объединение механики и учения о теплоте на базе кинетической теории вещества, объединение учения об электричестве и магнетизме с оптикой в электродинамике Дж. К. Максвелла, обобщение начал термодинамики для любых физических систем и т. д. Это связано как с постановкой задачи обобщения знаний, так и с задачей разработки единой парадигмы научного исследования.
Современное интегративное знание является продуктом кардинального изменения характера человеческой деятельности, в результате которой, во-первых, формируется отличная от классического детерминизма картина мира, основанная на существенно необратимых, неравновесных и нелинейных процессах, и, во-вторых, создание всё новых и новых натуралистически организованных научных предметов всё менее соответствует целям и задачам развития инженерии, техники и производства. К примеру, в геологии, объединяющей многие науки о Земле, как признают сами специалисты, «существует острая необходимость создания общей теории Земли» [13, с. 60], что становится одной из причин возникновения интегрирующих научных дисциплин («Литмология – интегрирующая наука геологии, продолжающая иерархический ряд наук: минералогия → литология → литмология» [7]). Однако решение этой задачи, неизбежно требующее ревизии научной парадигмы, приводит к постановке вопросов, исследование которых «весьма актуально и выходит далеко за «узковедомственные» рамки только геологии» [13, с. 60]. При анализе используемых ныне научных средств учёные приходят к убеждению, что «установление онтологических законов, определение основ методологии, создание собственных теорий и разработка связанных с их применением оценок теоретического потенциала науки – это проблемы, остро стоящие перед всем естествознанием» [там же].
Характеризуя ситуацию в целом, Г. П. Щедровицкий пишет:
«Если попробовать выразить эти изменения практики предельно сжато и кратко, то можно наверно сказать, что за это время сложилась и оформилась многосторонняя комплексная практика, порождающая такое мыследеятельностное содержание, которое никак уже не может быть выражено в представлениях о традиционных натуральных объектах» [20, с. 148].
Действительно, как в научном, так и в методологическом мышлении возникают «знаниевые связки совершенно нового типа», что неизбежно приводит к ревизии научной парадигмы, а, в конечном счёте, и к научной революции. Среди них – нелинейное мышление при изучении процессов самоорганизации и детерминированного хаоса И. Р. Пригожина,[1] синергетический подход Г. Хакена,[2] новая историческая форма «всеобщего» методологического мышления Г. П. Щедровицкого,[3] по мнению которого, «соцелостность всех форм и типов мыследействия реально существовала, по видимому, во все периоды развития человеческого общества и существует сейчас, сколь бы разнообразными ни были входящие в неё формы мышления и деятельности и как бы ни обособлялись они друг от друга в организационном плане. <…> В каждую историческую эпоху существовала такая форма мыследеятельности, которая выдвигалась на передний план и брала на себя функции рефлексивного представления и рефлексивной организации всей сферы мыследеятельности. В предантичный период это была мифология, в античный – философия, в средние века – теология, в XVII-XVIII вв. – снова философия, в XIX и ХХ вв. – наука» [20, с. 150].
В истории западной культуры мы можем выделить неконцептуальный, предконцептуальный, концептуальный и эмпирико-концептуальный типы знания, с периодизацией последнего на классику, модерн и постмодерн (см. [17, с. 137–139]). Эмпирико-концептуальный тип знания характеризуется двухуровневой моделью знания, попыткой полной элиминации субъективных компонентов знания, эмпирико-теоретической системой обоснования знания и экспериментальной воспроизводимостью знания в элементах чувственного опыта. Если соотнести его с описанными Г. П. Щедровицким схемами мыследеятельности, в которых работает учёный-натуралист, то очевидно, что эмпирико-концептуальный тип знания соответствует собственно натуралистической конкретизации субъект-объектной схемы мышления, завершившей своё формирование к концу XVI-го – началу XVII века с введением понятия природа и априорным принятием принципа её единообразия (см. [18]; [20]). Последний этап взаимоотношения эмпирического и теоретического уровня знаний (постмодерн) означает деструкцию эмпирико-концептуального типа знания: эмпирический уровень утрачивает свою приоритетность и рассматривается лишь в плане взаимоотношения с теоретическим, эмпирическое выражение объективной реальности превращается в плюралистическую модель. Как отмечает Е. А. Мамчур, «в отличие от модерна, знаменующего собой веру в науку и прогресс, в абсолютное превосходство рационального мышления, постмодернизм несёт с собой недоверие к науке, её критику, стремление заменить её неким альтернативным знанием» [10, с. 128–129].
Утрата приоритетности эмпирического уровня на практике означает крушение элементаристского подхода, то есть концепции конструирования сложного из простого, рождённой во времена становления европейской науки. Ныне, как устарелый, элементаризм уступает своё место, некогда безраздельно занимаемое им в научной мыследеятельности, топоцентрическим представлениям, связанным с изучением во многом неравновесных, необратимых и нелинейных процессов, протекающих не где-то «по ту сторону от субъекта», но «на его глазах», а, значит, фиксирующим обязательное присутствие наблюдателя в системе естественнонаучного исследования. «Естествоиспытатель, в том числе и геолог, – признают методологи, – познаёт не столько «законы природы», сколько свои отношения с ней. Выявленные же «законы естествознания» справедливы лишь в той мере, в какой они опираются на эксперимент и подтверждаются практикой общения. Отсюда следует, что, во-первых, выявляемые закономерности суть результат качества человеческого мышления, а именно, его способности к упорядочению; во-вторых, обобщение (выявление законов), по существу, представляет собой наиболее действенный приём в познании природных явлений» (Курсив мой. – О. С.) [13, с. 64]. «Альтернативное знание» Е. А. Мамчур, на наш взгляд, это современное интегративное знание, которое вовсе не обязано быть антинаучным, но которое тем не менее коренным образом отличается от традиционных натуралистических представлений, принимаемых за образец научности.
Г. П. Щедровицкий считает, что «мы попадаем в социокультурную ситуацию, очень напоминающую ту, в которой начинали свою работу философы, методологи, математики и физики XVII века: подобно тому, как они создали тогда новые онтологическое представления о мире природы и таким образом заложили основания для развития всей системы «натуральных» наук, так и мы сейчас должны создать принципиально новые онтологические представления о мире деятельности и мышления и таким образом заложить основания для развития системы мыследеятельностных наук» [20, с. 148]. Вышесказанное подразумевает обращение к принципиально новым категориальным схемам и использование иного, не натуралистического, а деятельностного подхода. Как правило, эти цели и задачи не провозглашаются методологами и учёными в явном виде. Тем не менее, при трансформации предметного знания в интегративное в самой науке стихийно, в том числе и синергетически, возникают совершенно новые категориальные схемы, а в понятийном аппарате сказывается неэлементаристский подход к объективной реальности.
При таком подходе, употребляя понятие «природа», учёный вкладывает в него смысл, отличный от того натуралистического содержания, которое закреплено за ним в естествознании исторически со времён Ф. Бэкона и Р. Декарта. «В природе, – отмечает А. В. Ахутин, – человек имеет дело с принципиально дегуманизированным, трансцендентным бытием, которое подлежит трудному и, вообще говоря, бесконечному процессу познания, освоения и гуманизации» [2, с. 19]. Природа, как её понимали учёные-натуралисты в XVIII-XIX вв., это предзаданный человеку окружающий мир, существующий на основе своих - естественных - законов, эмпирическое познание которых однозначно детерминирует научную теорию (классический период эмпирико-концептуального типа знания).
Между тем в начале ХХ века в понятие природы начинает вкладываться деятельностное («человеческое») содержание. В. И. Вернадский отмечал: «До сих пор историки, вообще учёные гуманитарных наук, а в известной мере и биологи, сознательно не считаются с законами природы биосферы – той земной оболочки, где может только существовать жизнь. Стихийно человек от неё не отделим. И эта неразрывность только теперь начинает перед нами точно выясняться» [6, с. 236]. Утверждение о том, что «стихийно человек от неё неотделим», означает не что иное, как предложение заменить классические категориальные представления о природе и её законах, которые мы, вслед за Г. П. Щедровицким, называем собственно натуралистической конкретизацией субъект-объектной схемы мышления, принципиально иными «законами природы биосферы». О чём это говорит? Если, с точки зрения ортодоксального учёного-натуралиста, при научном исследовании человек может быть «вынесен за скобки» и как бы со стороны смотреть на природу (или, во всяком случае, к этому следует стремиться), то с введением понятия «биосфера» познавательная связка должна охватывать весь мир, в том числе и человеческую личность «за скобками», которая, как в предельном случае ноосферы, оказывается решающим «множителем» научной картины.
Подобное стихийное использование неэлементаритского (в известном смысле, деятельностного) подхода В. И. Вернадским сродни использованию экспериментального метода Г. Галилеем в эпоху, когда ещё только вырабатывалась категориальная схема «натуральных» наук. И так же, как Г. Галилей, В. И. Вернадский находился посреди своей эпохи в известном научном одиночестве, которое он аллегорически обрисовал как «уединённый остров во времени». Ему было 53 года, когда, увидев систему нового естествознания, он стал другим учёным, и 73 года, когда решился изложить новое мировоззрение в двух своих главных книгах, подводящих итог научных исканий. Подобно Галилею, который на практике проверял теоретические утверждения, то есть использовал идеологию экспериментальной науки в пору, когда её философия ещё не была чётко оформлена, Вернадский, не имея ясных схем организации мыследеятельности, предлагал учитывать целостный характер системы естественнонаучного исследования, «начало и вечность жизни». Предложенные В. И. Вернадским идеи биологического времени-пространства, сохранения количества живого вещества, вечности жизни в геологическом времени, а разумной жизни – в биологическом, «пласты реальности» в ту пору не могли найти не только никакой поддержки со стороны идеологизированного научного сообщества, но даже не встретили понимания со стороны учеников: труды были изданы с «разоблачающими» комментариями, лаборатория биогеохимических проблем «просто-напросто вымерла».[4]
Ныне учёные и методологи науки нередко вкладывают в понятие природы новое содержание, «знаниевую связку совершенно нового типа», обусловленную неэлементаристским подходом, то есть понимают окружающий мир как биосферу:[5] определённую геологическую оболочку, облик которой в последнее время стал определять человек и в которой всё более усиливается его геологическое влияние, – именно так, как определял её В. И. Вернадский:
«…биосфера отвечает тому, что в мышлении натуралистов и в большинстве рассуждений философии, в случаях, когда они не касались Космоса в целом, а оставались в пределах Земли, отвечает природе в обычном её понимании, природе натуралистов в частности.
Но только эта природа не аморфная и не бесформенная, как это веками считалось, а имеющая определённое, очень точно ограниченное строение, которое должно, как таковое, отражаться и учитываться во всех заключениях и выводах, с «природой» связанных.
В научном искании особенно важно этого не забывать и это учитывать, так как бессознательно, противопоставляя человеческую личность «природе», учёный и мыслитель подавляются величием «природы» над человеческой личностью.
Но жизнь во всех её проявлениях, и в проявлениях человеческой личности в том числе, резко меняет биосферу в такой степени, что не только совокупность неделимых жизни (а в некоторых проблемах и единая человеческая «личность в ноосфере») не могут быть в биосфере оставляемы без внимания» [6, с. 125].
Отстаивая тезис о необходимости существования различных философских школ и течений («наука одна для всего человечества, философий, по существу, несколько, развитие которых шло независимо в течение тысячелетия, долгих веков и долгих поколений», «сила философии в её разнородности и в большом диапазоне этой разнородности» [6, с. 81, 103], см. также [21, с. 111–125]), В. И. Вернадский принадлежал к той группе учёных, которые не отвергали топоцентрический подход к реальности, а скорее претворяли его в своём творчестве. Тот интерес к холизму и философии А. Н. Уайтхеда, который основоположник биогеохимии проявил в труде «Научная мысль как планетное явление», подтверждает его интенцию отойти от натуралистических представлений биолога-эволюциониста и деятельностно воссоздать объект исследования, тем самым ликвидировав «бесплодный спор механистов и виталистов – во многом схоластический – внесённый в биологию философами и не вытекающий из наблюдавшихся фактов» (курсив мой. – О. С.) [6, с. 182].
«Впервые, мне кажется, философия холизма, – рассуждал он, – с её новым пониманием живого организма, как единого целого в биосфере, т. е. естественного самостоятельно выявляющегося живого тела, впервые пытается дать новый облик теории познания. До сих пор она оставлялась без внимания натуралистом, наблюдателем реальной биосферы, всё время сталкивающимся с реальными естественными телами, с теми десятками тысяч отдельных фактов, которые он должен был в своей работе охватывать и держать в уме. Мы стоим сейчас перед любопытным философским течением, могущим иметь большое значение для частной проблемы о непроходимой грани, разделяющей живые и косные естественные тела биосферы, т. е. живое и мёртвое в их научном реальном выявлении.
Это философское течение не одно. Философия Уайтхеда открывает, может быть, любопытные подходы» [6, с. 182].
В. И. Вернадский, конечно же, не мог учитывать, как это осуществляется в квантовой механике, присутствие наблюдателя, для которого «естественно» и «самостоятельно» выявляются живые организмы, тем не менее, с введением понятия биосферы он, несомненно, много ближе к рефлексии человеческого участия в естественнонаучной системе, чем все предшествующие и многие последующие учёные-натуралисты. В кругу «наблюдателей реальной биосферы» именно В. И. Вернадский был и остаётся наиболее близок к пониманию не только природного, но и человечески «рукотворного» характера окружающей нас среды.
Таким образом, объектами интегративного знания являются сложные системы, описание которых с элементаристской точки зрения сталкивается с непреодолимыми трудностями и требует изменения методологического подхода, а именно: топоцентрического рассмотрения изучаемых явлений и, как следствие, биосферных, а не натуралистически-природных, представлений об окружающем человека мире (см. [18, с. 15–40], [19]). Деятельность учёных становится всё более направленной не только и не столько на объект исследования, сколько на саму проблему, в которой увязывается весь комплекс, вся система, всё объектное поле знания. В соответствии с этим изменяются и научные программы: те знания, которые прежде относились к самому объекту (биологическому виду, горной породе, геологической формации и т. п.), получают новую оценку в новых коллекторских программах и характеризуют систему в целом, а не в частности, как полагалось прежде, когда знание об объекте становилось содержанием его понятия.
В геологии, как универсальной науке о Земле, всё более сказывается интегративный, топоцентрический подход, объявляемый как системный (системно-литмологический [16, с. 9]), и, как следствие, широкое содержательное употребление понятия биосферы. Так, излагая номологическую парадигму литмологии, Ю. Н. Карагодин вводит принцип квантовости, где «квант» понимается не как элементарная составляющая системы, но как любая, не только элементарная, система и её элементы, части, «порции»:
«Сама система – квант, её элементы и части – кванты (субкванты), порции организующей материи. Смена одной системы другой (циклита циклитом) – это и есть проявление одного из основных законов диалектики – отрицание отрицания»;
«Цикл – это процесс, циклит – породное тело цикла, ритм – свойство, характеристика цикла, период – мера» [8, с. 9].
Обратим внимание, что за основу интегративного знания в литмологии кладётся понятие цикла (литма),[6] который имеет определённое вещественное воплощение в породном теле циклита (литмита). Окружающий природный мир, таким образом, в своей основе предстаёт перед учёным как некий процесс, а потом уж как его породное, вещественное, «телесное» выражение. Очевидно, что для геологии использование теоретических представлений о процессах, протекающих в земной коре, с последующей привязкой к эмпирической данности – это более высокая степень абстрагирования и новая методология исследования, отличающаяся от традиционного теоретизирования, которое шло следом за эмпирическим обобщением.
«Видимо, Природа, – полагает Ю. Н. Карагодин, – великий математик, коль фундаментальные явления, лежащие в основе мироздания, – константы (скорость света, заряд электрона, постоянная Планка, гравитационная постоянная, скорость звука и т. д.)» [8, с. 15].
Мы видим рефлексию учёного, направленную на выявление человекотворческого, математического характера «природы»: напомним слова В. И. Вернадского о том, что «эта природа не аморфная и не бесформенная, как это веками считалось, а имеющая определённое, очень точно ограниченное строение, которое должно, как таковое, отражаться и учитываться во всех заключениях и выводах, с «природой» связанных». Однако это не обозначает, что наука теряет онтологическую основу, выработанную в результате применения натуралистического подхода на протяжении более чем трёхсот лет. Подобное метафорическое олицетворение «Природы» свидетельствует о содержательном употреблении понятия биосфера там, где терминологически речь идёт о «природе». Перед нами открывается, как учёный «ощущает» непосредственную взаимосвязь объекта исследования (литма) с живым веществом планеты и необратимостью его развития.
Действительно, то, что является первостепенно важным для геологии – «стрела времени», необратимое протекание процесса в одном направлении – задаётся не физически, а биологически: только живому веществу присуще движение из прошлого в будущее. Законы физики Ньютона, электродинамики, специальной и общей теории относительности одинаковым образом описывают и прямые и обратные движения, совсем их не различая. Они симметричны по отношению ко времени, и описание физических процессов тем самым обратимо во времени. Вторым законом термодинамики также нельзя строго обосновать «стрелу Эддингтона», и потому Х. Мельберг, представитель Львовско-Варшавской школы логики, в 1961 г. пришёл к выводу, что «ни одна из главных научных теорий, содержащих основу нашего знания об универсуме, не предлагает какое-либо разумное объяснение стрелы времени» (цит. по [9, с. 78]). Биосфера, в отличие от любой астрономической, механической, тепловой, химической и т. д., то есть неживой системы, никогда не возвращается в прежнее состояние, и биота кембрия столь же разительно отлична от биоты силура, как ландшафт карбона от современного.
На эту необратимость жизни и указывал В. И. Вернадский, разрушая идею о внутренней симметрии между прошлым и будущим и утверждая пастеровскую диссимметрию, основанную на левостороннем синтезе белка, как непременное свойство пространственного строения всего живого:
«Ибо нигде в окружающей нас природе время не выдвигается в такой степени и в такой организованности, как в живом веществе. Большой заслугой французского философа и биолога А. Бергсона было то, что он более ярко и глубоко выдвинул значение времени для живых организмов по сравнению с косными естественными телами.
В основе явлений симметрии в живом веществе время выступает в такой форме и в таком значении, в каких это не имеет места в косных телах и явлениях биосферы. Здесь, мне кажется, в основе геометрических представлений ярко проявляется не столько пространство, сколько новое, входящее в понимание испытателя природы ХХ в. более сложное понятие о пространстве – времени, отличном и от пространства и от времени.
Живое вещество – единственный пока случай на нашей планете, в котором именно пространство-время, а не пространство реально выявляется в окружающей натуралиста природе. Это пространство-время не есть то пространство-время, в котором время является четвёртым измерением пространства – пространство математиков (Паладж, Минковский) и не пространство-время физиков и астрономов – пространство-время Эйнштейна» [4, с. 130].
Итак, в понятии биосферы заложены отличные от натуралистических пространственно-временные референции, а именно: биосфера является прежде всего продуктом исторического развития жизни, а не миром, от века неизменно окружающим человека. «Мы имеем здесь дело, – полагал В. И. Вернадский, – с проявлением более глубоких свойств материи, или, вернее, другую форму её проявления, чем свойства атомов и изотопов, чем физико-химические свойства вообще. Допустимо выставить и исследовать рабочую гипотезу о том, что тела живых организмов определяются в своих основах другим геометрическим состоянием пространства, ими занимаемого, чем эвклидово пространство косных естественных тел биосферы» [5, с. 273]. Работая на границе достигнутого научного понимания реальности, В. И. Вернадский пришёл к выводу, что время и пространство есть факты природы, а не философские - всеобщие - категории. Принадлежат они при этом не всей реальности, а только биосфере, живому веществу, являющемуся планетной (а может быть, и космической) константой, такой же, как, скажем, гравитационная постоянная или постоянная Планка. Отсюда возникла его мысль о совпадении геологического и биологического времени, которое «образуется» в живом веществе и путём диссимметрии-необратимости управляет окружающей равновесной средой: им была высказана догадка о том, что миллиарды лет земной истории составляют лишь малую часть биологического времени.
Чтобы объяснить, что такое природа, натуралисту эпохи XVII–XIX вв., достаточно было указать на «естественное» окружение человека и тем самым остенсивно задать объекты изучения в пространстве, доступном непосредственному наблюдению. И несмотря на то, что уже в XIX в. учёные распознали полевую форму существования материи, в своих теоретических построениях, «привязанных» к эмпирическому пространству опыта, они мало чем отличались от тех непосвящённых, о которых Сократ говорил, что они «согласны признать существующими лишь то, за что они могут цепко ухватиться руками, действиям же или становлениям, как и всему незримому, они не отводят доли в бытии» [14, с. 208]. К примеру, Д. К. Максвелл, математически обработав полевые идеи М. Фарадея, полагал: «Мы не в состоянии понимать распространение во времени иначе, как только двумя способами – или как полёт материальной субстанции через пространство, или как распространение состояния движения или напряжения в среде, уже существующей в пространстве… Все теории приводят к концепции среды, в которой имеет место распространение. И если мы примем эту среду в качестве гипотезы, то я считаю, что она должна занимать выдающееся место в наших исследованиях и что нам следует попытаться сконструировать рациональное представление о всех деталях её действия», – а Макс Планк, доложив об открытии дискретного характера излучения и поглощения электромагнитных волн, многие годы пытался, по его словам, «как-то встроить квант действия в систему классической физики».
Современному учёному при решении задач построения интегративного знания приходится конструировать «природу» путём абстрагирования от конкретных свойств и отношений предметов, путём воссоздания динамического процесса развития жизни, «геологической оболочки», в которой протекает в том числе и человеческая жизнь. Не случайно при этом используются квантовые представления: как и в квантовой механике, реальность, подлежащая изучению (в нашем примере, цикл, цикличность), доступна только опосредованному чувственному восприятию при эмпирическом изучении породного тела цикла, или литма. Такая «природа» («великий математик»!) имеет математическую сущность и в своём материальном воплощении носит во многом вероятностный характер, поскольку «одни и те же» физические процессы могут приводить к различным вещественным результатам.
Тем самым пространственные характеристики объекта исследования определяются не столько «местом», сколько временем его существования – процессом (циклом, или литмом), приведшим к его возникновению. Время становится как бы «качеством» живого вещества, которое невидимо «руководит» необратимостью процессов, протекающих в земной коре.
Это немаловажное положение современного естествознания осознано не только литмологами. И. Р. Пригожин полагал:
«Время – не только существенная компонента нашего внутреннего опыта и ключ к пониманию истории человечества. <…> Время – это ключ к пониманию природы» [15, с. 252].
В работе «О философии науки» В. В. Параев, В. И. Молчанов и Э. А. Еганов пишут:
«В геологии понимание сущности пространства и времени приобретает особое значение не только с позиций философии, но и с позиций практики исследования. Так, в частности, известно, что фактор времени в процессах становления планеты играет решающую роль»;
«Творческий потенциал», или фактор, времени проявляется в изменениях физического состояния природной системы. Неразрывное единство время – состояние системы выражено во взаимной обратимости: по возрасту системы можно судить о её состоянии и, наоборот, по состоянию системы можно определить её возраст» [13, с. 65–66].
Об этом исключительном для натурализма реальном выявлении пространства-времени, а не одного только пространства, в живом веществе планеты свидетельствовал известный советский стратиграф и палеонтолог С. В. Мейен: «в геологии понятие «время» определяется биологически и не имеет ничего общего с физическим понятием «времени» [12].
Тем не менее задачи, решаемые в исследовательской практике наук о Земле, требуют установления закономерностей пространственного размещения объектов, в том числе и путём определения их абсолютного возраста,[7] а, значит, обусловливают то, что в формулировке того же С. В. Мейена звучит как: «для геолога время – это пространство, а соотношение различных классов времён (физического, геологического, биологического) – это выявление пространственных отношений между следами, оставленными соответствующими классами процессов» [11].
Собственно говоря, это и есть «классические», натуралистические представления учёного-предметника о пространстве и времени, выражающие методологическую установку на изучение данных природой объектов. По мнению С. Н. Бубнова, «логическая точность представляется более важной, нежели кажущаяся математическая точность» [3]. Под «логической точностью» понимается неукоснительное следование эмпирии, опыту описания геологических объектов – теория тесно привязывается к тому, что «имеем на самом деле»: не будем забывать, напоминает учёный-натуралист, что «для геолога время – это пространство». Таким образом, область теоретизирования «схлопывается», ограничивается наличной эмпирической данностью. И хотя традиционные натуральные объекты являются порождением определённого, а именно – элементаристского подхода, учёный-предметник рассматривает их как естественные, что порождает двойственность в употреблении научных понятий (например, геологическая формация, географический район; см. [18, с. 50–70]).
В биосфере, единой среде обитания человека, различные классы времён, выделенные на основании элементаристского подхода, не удовлетворяют «знаниевые связки совершенно нового типа». Методологи пытаются унифицировать время, сделать его единым для любых физических, химических, биологических, геологических и т. п. процессов. Поиск единого процесса, единого эквивалента времени для всей геологической истории может осуществляться и осуществляется на базе интегративных тенденций знания. В литмологии акцент переносится с породного тела на сам процесс (с циклита на цикл), а, значит, с эмпирии на теорию, с пространства на время. В литологии при изучении геологических процессов и явлений предлагается вести отсчёт физического времени, используя в качестве метронома глобальных геологических циклов процесс аккумуляции солнечной энергии и её расходование во взаимодействии внешних геосфер. Учёному-предметнику подобная методология может показаться столь же недопустимой, как принятие чередования дня и ночи в качестве основы измерений квантовых явлений.
В вышеозначенных случаях учёные и методологи пытаются найти новую формулировку того, что такое пространство и время, исходя из иных ненатуралистических, неэлементаристских принципов, «законов биосферы». Трудность заключается в том, что сам наблюдатель становится частью изучаемой системы, ведь он имеет дело прежде всего с ненаблюдаемой математической сущностью процесса, теоретически восстанавливаемого им, благодаря «фундаментальным явлениям, лежащим в основе мироздания», законам и эмпирически данным «обломкам действительности». «Фактически наука изучает исключительно отношения, а не собственно объекты и свойства» [13, с. 67], – замечают методологи науки. Между тем под «отношениями» в этом замечании понимаются исключительно взаимосвязи между естественными объектами, предзаданные учёному природой, тогда как в подобных «отношениях» заключена не одна только «чистая эмпирия», но и деятельность учёного-теоретика, которая рефлексируется ими как бы вне и помимо этих объектов и отношений:
«На смену описательной геологии идёт геология теоретизирующая, обобщающая фактический материал и выводящая эмпирические закономерности, имеющие перспективу перерасти в законы, объясняющие сущность геологических процессов» [там же].
Что отличает учёного, мыслящего в биосферной парадигме, от натуралиста, полагающего себя частью природы? Прежде всего, кардинально противоположный в своём философском основании подход к миру, окружающему человека. Модифицируется принцип эксперимента: если субъект, осознающий себя частью природного мира, испытывает на себе все его законы, не зависящие от него лично, то субъект биосферы является частью этих законов, то есть без него они невосполнимы – это будут другие законы. В частности, так называемый антропный принцип, трактуя согласованность всех мировых фундаментальных постоянных с живым веществом, предполагает, что жизнь создаёт не только свою среду, но и все физические константы этой среды.
Возьмём, к примеру, закон всемирного тяготения. В ньютонианской парадигме он всегда однозначен, независимо от того, использует ли его познающий субъект в своей деятельности или нет. Если же вместо природы, на «фоне» которой «разворачивается» этот закон, мы поставим понятие биосферы, то, на первый взгляд, изменений никаких не произойдёт: те же самые инертные массы взаимодействуют друг с другом с силой обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. И лишь в своём «прикладном» значении - там, где этот закон касается непосредственно «фона», на котором он «разворачивается», жизни живых существ - выясняется, что понятие взаимодействия неразрывно связано с субъектом, осуществляющим наблюдение. В этом случае мы имеем дело не с понятием природы, в которой всё происходит независимо от нас, а с целым рядом понятий, как то: «условия эксперимента», «наблюдатель», «измерения», «математический аппарат», «верифицируемая теория», то есть со всем тем, что составляет «среду обитания» научно-исследовательской деятельности. Такое, своего рода «биосферное», мышление, явно сформулированное в трудах В. И. Вернадского и П. Тейяра де Шардена, возникает в естествознании с начала 20-х годов ХХ века и связано с развитием квантовой механики и открытием диссиметрично-необратимого пространства-времени живого вещества. Вне всякого сомнения, это деятельностный, топоцентрический подход к окружающему миру, «природной» среде.
В геологии, как и в других науках описательного естествознания, где пространственные характеристики объекта зачастую являются репрезентирующими сам объект исследования (см., напр., [11]), интегративное решение поставленных вопросов относится ко всей рассматриваемой системе и приводит к пространственно-временной инверсии, когда вместо того, чтобы описывать каким образом объект дан, задан, предзадан в пространстве и тем самым вместо попыток частного решения общей проблемы, предлагается увидеть всю систему в целом (см. [8, с. 9–15]). Это возможно при абстрагировании от пространственных характеристик объекта, то есть при элиминировании в некоторых случаях тех его свойств и отношений с окружающими естественными телами, которые ранее полагались наиболее значимыми и существенными при изучении данного круга явлений.
Это вызывает оправданную тревогу среди учёных, ведь при таком «абстрактно-теоретическом» подходе открывается множество возможностей для бесплодной спекуляции, предрасположенности в оценках, которые «могут порождать некие мифы, фиксирующие связи там, где их на самом деле нет». «История геологии, – высказывают опасения методологи, – с её поисками «естественных этапов» развития, созданием теорий складкообразования, дифференциации вещества и т. п. даёт много примеров работы геологов в качестве «и. о. Творца», благодаря стремлению везде обнаруживать порядок, «закономерности». <…> Человек всегда ищет, где и что лучше. А лучше, конечно же, самому быть творцом, нежели выявлять скрытые закономерности (ещё неизвестно, существующие ли). И происходит естественный отток учёных туда, где «читают каменную летопись природы», не зная ни языка, на котором она написана, ни сюжета…» [13, с. 71]. Действительно, подобная субъективность оказывает плохую услугу науке, как опирающейся на элементаристский, натуралистический подход, так и разделяющей топоцентрические воззрения интегративного знания.
Тем не менее на смену натуралистическому взгляду на природу, в котором доминирует эмпирическое пространство опыта, а время «выносится за скобки» и реконструируется в теории, в интегративном знании выдвигается тезис о несомненной процессуальности любого естественнонаучного объекта и тем самым подчёркивается доминанта естественно-исторического целого, в котором возникает феномен данного объекта. Учёный рефлексирует теоретическое поле своего исследования, которое строится на основе представлений об объекте как существующем в рамках и в результате фиксируемого им в теории процесса. Благодаря этому, учёный-методолог может определить всю систему естественнонаучного исследования, в которой только и становится возможным получение знаний об изучаемом объекте. Таким образом, главным «действующим лицом» при интегративном (топоцентрическом) подходе становится время, а не пространство: именно время «несёт в себе» конкретное содержание, нить, вдоль которой, как по генетическому коду, выстраивается эмпирическая целостность объекта и теоретического знания, именно время «наполняет» вещественным содержанием пространство возможных реализаций изучаемых явлений.
1. Г. П. Аксёнов. О научном одиночестве Вернадского // Вопросы философии. 1993. № 6.
2. Ахутин А. В. Понятие «природа» в античности и в Новое время. М. 1988.
3. Бубнов С. Н. Основные проблемы геологии. М.: Изд-во МГУ, 1960.
4. Вернадский В. И. О состояниях пространства в геологических явлениях. На фоне роста науки ХХ столетия // Труды биогеохимической лаборатории. Т. XVI. М. 1980.
5. Вернадский В. И. О состояниях физического пространства // Философские мысли натуралиста. М. 1988.
6. Вернадский В. И. Научная мысль как планетное явление. М. «Наука». 1991.
7. Карогодин Ю. Н. Литмология – интегрирующая наука геологии // Системные исследования в геологии каустобиолитов. М. Наука. 1984.
8. Карогодин Ю. Н. и др. Северное Приобье Западной Сибири. Новосибирск. 2000.
9. Карпенко А. С. Логика, детерминизм и феномен прошлого // Вопросы философии. 1995. № 5.
10. Мамчур Е. А. Применима ли концепция возможных миров к миру научного познания? // Науковедение. 1999. № 2.
11. Мейен С. В. О наиболее общих принципах исторических реконструкций в геологии // Известия АН СССР. Сер. геол. № 11. 1978.
12. Мейен С. В. Спорные вопросы теории стратиграфии // Природа. № 12. 1974.
13. Параев В. В., Молчанов В. И., Еганов Э. А. О философии геологии // Философия науки. 2003. № 1.
14. Платон. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2. М. «Мысль». 1993.
15. Пригожин И. Р. От существующего к возникающему // Время и сложность в физических науках. М. Наука. 1985.
16. Приобская нефтеносная зона Западной Сибири. Новосибирск. НИЦ ОИГГМ. 1996.
17. Пыхтин В. Г. Исторические типы знания в западноевропейской культуре // Научные записки НГАЭиУ. Новосибирск. 2001. Вып. 4.
18. Розова С. С., Соловьёв О. Б. Естественный объект в научном исследовании. Новосибирск. 2000.
19. Соловьёв О. Б. Категории природного и культурного в интегративных тенденциях знания // Научные записки НГАЭиУ. Новосибирск. 2003. Вып. 3.
20. Щедровицкий Г. П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов // Избранные труды. М. 1995.
21. Яншина Ф. Т. Развитие философских представлений В. И. Вернадского. М. «Наука». 1999.
[1] Существуют различные понимания времени: в динамике время связано с движением, в термодинамике – с необратимостью процессов, в биологии и геологии время это, прежде всего, естественная история. Для создания единой картины мира их необходимо соединить и выяснить условия перехода от одного представления к другому. Этот переход в сочетании с попытками рассмотрения изучаемого мира не со стороны, а с некоторым субъективистским воззрением И. Р. Пригожин назвал расцветом происходящей сейчас научной революции.
[2] Г. Хакен утверждает: «Информацию, перегруженную огромным количеством деталей, затемняющих существо дела, необходимо сжать, превратив в небольшое число законов, концепций и идей. Синергетику можно рассматривать как одну из таких попыток».
[3] Как полагает Г. П. Щедровицкий, «методологическое мышление получило возможность оформиться в новый вид и тип мыследеятельности, в «методологическую работу» и методологическую сферу, которая складывается как бы над наукой, захватывает и подчиняет её себе и становится новой исторической формой «всеобщего» мышления, замыкающего на время рамки нашего мира» [20, с. 149].
[4] Г. П. Аксёнов так описывает эту ситуацию:
«Лаборатория, давшая жизнь институту, постепенно сошла на нет. Её судьба ярко демонстрирует непонимание главной идеи Вернадского. Лаборатория не получала новых людей и просто-напросто вымерла. Физически.
Таким образом, при обилии учеников в геологических дисциплинах продолжателей в биогеохимии у Вернадского нет. Нет, собственно говоря, и такой научной специальности. Она трансформировалась постепенно в экологию, науку весьма далёкую от идей Вернадского. Потеряна как идейная, так и живая (от учителя к ученику) связь и преемственность. Кончилась энергия мысли» [1, с. 85].
[5] Не исключено, что именно по этой причине возникают конфликты в мировоззрении самих учёных, когда новое категориальное содержание накладывается на старое, как бы независимо от него, и исследователь пытается совместить в одном понятии два – понимать окружающий мир и как природу, и как биосферу одновременно.
[6] Б. М. Синельников отмечает: «В последнее десятилетие в российской науке возникло новое междисциплинарное направление. Методологической основой этого направления являются циклы.
Циклы дают возможность по-новому взглянуть на многие проблемы в различных областях наук и дать неожиданное и оригинальное их решение. По сути дела, речь идёт о становлении нового метода научного исследования с большими эвристическими возможностями» [8, с. 9].
[7] Г. П. Аксёнов отмечает, что не успело привиться и понятие биологического времени, по В. И. Вернадскому: «Оно развивалось в науке помимо Вернадского и означает хронобиологию или биоритмологию, которые изучают временное поведение живых систем, иначе говоря, отражение во внутренних процессах живого внешних влияний, например, суточных циклов или сезонных. С точки зрения Вернадского внешние ритмы – вообще не время, но наука о биологическом времени в таком смысле существует со своими моделями, теориями, конкретными исследованиями» [1, с. 86].